Где мое золото алеша попович
Обновлено: 07.07.2024
В славном городе Ростове у ростовского попа соборного был один-единственный сын. Звали его Алёша, прозывали по отцу Поповичем.
Алёша Попович грамоте не учился, за книги не садился, а учился с малых лет копьём владеть, из лука стрелять, богатырских коней укрощать. Силой Алёша не большой богатырь, зато дерзостью да хитростью взял.
Вот подрос Алёша Попович до шестнадцати лет, и скучно ему стало в отцовском доме. Стал он просить отца отпустить его в чистое поле, в широкое раздолье, по Руси привольной поездить, до синего моря добраться, в лесах поохотиться. Отпустил его отец, дал ему коня богатырского, саблю, копьё острое да лук со стрелами. Стал Алёша коня седлать, стал приговаривать:
— Служи мне верно, богатырский конь. Не оставь меня ни мёртвым, ни раненым серым волкам на растерзание, чёрным воронам на расклевание, врагам на поругание! Где б мы ни были, домой привези! Обрядил он своего коня по-княжески. Седло черкасское, подпруга шелковая, узда золочёная.
Позвал Алёша с собой любимого друга Екима Ивановича и поутру в субботу из дому выехал искать себе богатырской славы. Вот едут верные друзья плечо в плечо, стремя в стремя, по сторонам поглядывают. Никого в степи не видно-ни богатыря, с кем бы силой помериться, ни зверя, чтоб поохотиться. Раскинулась под солнцем русская степь без конца, без края, и шороха в ней не слыхать, в небе птицы не видать. Вдруг видит Алёша — лежит на кургане камень, а на камне что-то написано. Говорит Алёша Екиму Ивановичу:
— Ну-ка, Екимушка, прочитай, что на камне написано. Ты хорошо грамотный, а я грамоте не обучен и читать не могу. Соскочил Еким с коня, стал на камне надпись разбирать:
— Вот, Алёшенька, что на камне написано: правая дорога ведёт к Чернигову, левая дорога в Киев, к князю Владимиру, а прямо дорога — к синему морю, к тихим заводям.
— Куда же нам, Еким, путь держать?
— К синему морю ехать далеко, к Чернигову ехать незачем: там калачницы хорошие. Съешь один калач — другой захочется, съешь другой — на перину завалишься, не сыскать нам там богатырской славы. А поедем мы к князю Владимиру, может, он нас в свою дружину возьмёт.
— Ну, так завернём, Еким, на левый путь.
Завернули молодцы коней и поехали по дороге к Киеву. Доехали они до берега Сафат-реки, поставили белый шатёр. Алёша с коня соскочил, в шатёр вошёл, лёг на зелёную траву и заснул крепким сном. А Еким коней расседлал, напоил, прогулял, стреножил и в луга пустил, только тогда отдыхать пошёл.
Утром-светом проснулся Алёша, росой умылся, белым полотенцем вытерся, стал кудри расчёсывать. А Еким вскочил, за конями сходил, попоил их, овсом покормил заседлал и своего и Алёшиного. Снова молодцы в путь пустились. Едут-едут, вдруг видят — среди степи идёт старичок. Нищий странник — калика перехожая. На нём лапти из семи шелков сплетённые, на нём шуба соболиная, шапка греческая, а в руках дубинка дорожная. Увидал он молодцов, загородил им путь:
— Ой вы, молодцы удалые, вы не ездите за Сафат-реку. Стал там станам злой враг Тугарин, Змея сы.н. Вышиной он как высокий дуб, меж плечами косая сажень, между глаз можно стрелу положить. У него крылатый конь — как лютый зверь: из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит. Не езжайте туда, молодцы!
Екимушка на Алёшу поглядывает, а Алёша распалился, разгневался:
— Ладно, бери, да смотри, чтобы беды не было: он тебя в один глоток проглотить может.
— Ничего, как-нибудь справимся! Надел Алёша цветное платье и пошёл пешком к Сафат-реке. Идёт. на дубинку опирается, прихрамывает…
Увидел его Тугарин Змеевич, закричал так, что дрогнула земля, согнулись высокие дубы, воды из реки выплеснулись, Алёша еле жив стоит, ноги у него подкашиваются.
— Гей, — кричит Тугарин, — гей, странничек, не видал ли ты Алё-шу Поповича? Мне бы хотелось его найти, да копьём поколоть, да огнём пожечь.
А Алёша шляпу греческую на лицо натянул, закряхтел, застонал и отвечает стариковским голосом:
— Ох-ох-ох, не гневись на меня, Тугарин Змеевич! Я от старости оглох, ничего не слышу, что ты мне приказываешь. Подъезжай ко мне поближе, к убогому. Подъехал Тугарин к Алёше, наклонился с седла, хотел ему в ухо гаркнуть, а Алеша ловок, увёртлив был, — как хватит его дубинкой между глаз, — так Тугарин без памяти на землю пал.
Снял с него Алёша дорогое платье, самоцветами расшитое, не дешевое платье, ценой в сто тысяч, на себя надел. Самого Тугарина к седлу приторочил и поехал обратно к своим друзьям. А так Еким Иванович сам не свой, рвётся Алёше помочь, да нельзя в богатырское дело вмешиваться, Алёшиной славе мешать Вдруг видит Еким — скачет конь что лютый зверь, на нём в дорогом платье Тугарин сидит. Разгневался Еким, бросил наотмашь свою палицу в тридцать пудов прямо в грудь Алёше Поповичу. Свалился Алёша замертво. А Еким кинжал вытащил, бросился к упавшему, хочет добить Тугарина… И вдруг видит- перед ним Алёша лежит…
Грянулся наземь Еким Иванович, горько расплакался:
— Убил я, убил своего брата названого, дорогого Алёшу Поповича! Стали они с каликой Алёшу трясти, качать, влили ему в рот питья заморского, растирали травами лечебными. Открыл глаза Алёша, встал на ноги, на ногах стоит-шатается. Еким Иванович от радости сам не свой; Снял он с Алёши платье Тугарина, одел его в богатырские доспехи, отдал калике его добро. Посадил Алёшу на коня, сам рядом пошёл: Алёшу поддерживает.
Только у самого Киева Алёша в силу вошёл. Подъехали они к Киеву в воскресенье, к обеденной поре. Заехали на княжеский двор, соскочили с коней, привязали их к дубовым столбам и вошли в горницу. Князь Владимир их ласково встречает.
— Здравствуйте, гости милые, вы откуда ко мне приехали? Как зовут вас по имени, величают по отчеству?
— Я из города Ростова, сын соборного попа Леонтия. А зовут меня Алёшей Поповичем. Ехали мы чистой степью, повстречали Тугарина Змеевича, он теперь у меня в тороках висит.
— Ну и богатырь ты, Алёшенька! Куда хочешь за стол садись: хочешь-рядом со мной, хочешь-против меня, хочешь-рядом с княгинею.
Алёша Попович не раздумывал, сел он рядом с княгинею. А Еким Иванович у печки стал.
Крикнул князь Владимир прислужников:
— Развяжите Тугарина Змеевича, принесите сюда в горницу!
Только Алёша взялся за хлеб, за соль — растворились двери гостиницы, внесли двенадцать конюхов на золотой доске Тугарина, посадили рядом с князем Владимиром. Прибежали стольники, принесли жареных гусей, лебедей, принесли ковши мёду сладкого. А Тугарин неучтиво себя ведёт, невежливо. Ухватил лебёдушку и с костями съел, по ковриге целой за щеку запихивает. Сгрёб пироги сдобные да в рот побросал, за один дух десять ковшей мёду в глотку льет. Не успели гости кусочка взять, а уже на столе только косточки.
Нахмурился Алёша Попович и говорит:
— У моего батюшки попа Леонтия была собака старая и жадная. Ухватила она большую кость да и подавилась. Я её за хвост схватил, под гору метнул — то же будет от меня Тугарину.
Потемнел Тугарин, как осенняя ночь, выхватил острый кинжал и метнул его в Алёшу Поповича. Тут бы Алёше и конец пришёл, да вскочил Еким Иванович, на лету кинжал перехватил.
— Братец мой, Алёша Попович, сам изволишь в него нож бросать или мне позволишь?
— И сам не брошу, и тебе не позволю: неучтиво у князя в горнице ссору вести. А переведаюсь я с ним завтра в чистом поле, и не быть Тугарину живому завтра к вечеру.
Зашумели гости, заспорили, стали заклад держать, всё за Тугарина ставят-и корабли, и товары, и деньги. За Алёшу ставят только княгиня Апраксия да Еким Иванович.
Встал Алёша из-за стола, поехал с Екимом в свой шатёр на Сафат-реке. Всю ночь Алёша не спит, на небо смотрит, подзывает тучу грозовую, чтоб смочила дождём Тугариновы крылья. Утром-светом прилетел Тугарин, над шатром вьётся, хочет сверху ударить. Да не зря Алёша не спал: налетела туча громовая, грозовая, пролилась дождём, смочила Тугаринову коню могучие крылья. Грянулся конь наземь, по земле поскакал. Алёша крепко в седле сидит, острой сабелькой помахивает.
Заревел Тугарин так, что лист с деревьев посыпался:
— Тут тебе, Алёшка, конец: захочу — огнём спалю, захочу — конём потопчу, захочу — копьём заколю!
Подъехал к нему Алёша поближе и говорит:
— Что же ты, Тугарин, обманываешь?! Бились мы с тобой об заклад, что один на один силой померяемся, а теперь за тобой стоит сила несметная!
Оглянулся Тугарин назад, хотел посмотреть, какая сила за ним стоит, а Алёше только того и надобно. Взмахнул острой саблей и отсек ему голову! Покатилась голова на землю, как пивной котёл, загудела земля-матушка! Соскочил Алёша, хотел взять голову, да не мог от земли на вершок поднять.
Крикнул Алёша Попович зычным голосом:
— Эй вы, верные товарищи, помогите голову Тугарина с земли поднять!
Подъехал Еким Иванович с товарищами, помог Алёше Поповичу голову Тугарина на богатырского коня взвалить. Как приехали они к Киеву, заехали на княжеский двор, бросили среди двора чудище.
Вышел князь Владимир с княгинею, приглашал Алешу за княжеский стол, говорил Алеше ласковые слова:
— Живи ты, Алёша, в Киеве, послужи мне, князю Владимиру. Я тебя, Алёша, пожалую.
Остался Алёша в Киеве дружинником; Так про молодого Алёшу старину поют, чтобы добрые люди слушали: Наш Алёша роду поповского, Он и храбр и умен, да нравом сварлив. Он не так силён, как напуском смел.
Добрыня Никитич и Алеша Попович. Былина читать
Как молодой Добрынюшка Никитинец,
Он ходил-гулял по чисту полю,
Приезжал Добрынюшка к сыру дубу.
Как сидит-то ведь тут на сыром дубу,
Сидит-то еще сидит черный вран.
Как тут этот Добрынюшка Никитинец
Натягивал скоро свой он ту́гой лук
А клал стрелочку каленую,
А хочет он стрелить тут че́рна ворона.
Ворон тут ему спроязычился
А тем-этим языком человеческим:
— Да ай же ты, Добрынюшка Никитинец!
А не убей меня, черна ворона,
Я тебе скажу, всё поросскажу.
Как в Киеве ребята есть говорят:
Старца-то убить есть не спасение,
Как ворона-то стрелить — не корысть буде получить:
Сизым перьем ворониным не натешиться,
Мясом те моим не наестися!
Как у того было да у ворона
Под конец-то крылья были белые.
Как говорит-то ворон таково слово:
— Ай же ты Добрынюшка Никитинец!
А я тебе скажу, все порасскажу.
Поезжай ты на гору на высокую
А на тое на ше́ломя на искатное,
А там-то есть три чудушка три чудныих,
Там-то есть три дивушка три дивныих:
Как первое там чудо белы́м-бело,
А другое-то чудо красны́м-красно,
А третье-то чудо черны́м-черно.
Как тут этот Добрынюшка Никитинец
Как скоро молодец сам пораздумался,
Говорит тут ворону: — Это правда есть;
А старца ведь убить буде не спасение,
Ворона стрелить — не корысть будет получить:
А сизым вороненым перьем мне-ка не натешиться,
Мясом мне его не нае́стися.
Как отпускал Добрынюшка свой тугой лук,
А вынимал он стрелочку каленую,
Сам-то он еще тут пораздумался:
«А лучше я поеду что на гору на высокую,
На тое шеломя я на искатное,
Глядеть-то там три чуда я три чудныих,
Глядеть-то я три дивушка три дивныих».
Как скоро он приправливал добра коня,
Тут скорым-скоро, скоро да скорёшенько
Ехал он на гору на высокую
А на тое-то на шеломя на искатное.
Как смотрит тут Добрынюшка Никитинец:
Как стоит тут шатёр белополо́тняный,
Как у шатра замок был булатныий,
На замке тут подпись подписана:
«Кто во шатёр еще сюда зайдёт,
Тот из шатра жив да не уйдёт».
Как разгорелось его сердце богатырское,
Ударил кулаком по замку-то он,
Отпал замок ведь тут на сыру землю,
Смотрит тут Добрынюшка Никитинец,
А там в шатре столы были расставлены,
Там в шатре да яства разложены.
Как он-то, тот Добрынюшка Никитинец,
Не столько молодец да ведь ел-то, пил,
А сколько молодец он тут наземь срыл,
А пролил молодец, во ногах стоптал.
А сам молодец он да спать-то лёг.
А спит он молодец, прохлаждается,
А над собой невзгодушки не ведает.
Из далеча тут ведь, из чиста поля
А приезжает Алеша сын Попович был,
А смотрит тут Алешенька на чудо-то:
Не столько ведь да выпито да съедено,
Сколько пролито да срыто, в ногах притоптано.
А тут-то ведь Алеша разретивился
А разгорелось его сердце богатырское.
Занес-то он остро копьё острым концом,
Хочет он ударить Добрынюшку в белу грудь.
Затем-то, он Алешенька, раздумался:
«Не честь-то мне, хвала да молодецкая,
А бить-то мне-ка сонного, что мёртвого!
А лучше сяду на добра коня Добрынина.
А буду биться, стану я драться-ратиться
Со тыим с Добрынюшком с Никитичем».
Садился тут Алеша на добра коня,
А на того добра коня Добрынина
Как ударил он Добрынюшку тупым концом,
Тупым концом ударил да остра вопья.
Ото сна богатырь пробуждается,
На улицу тут скоро пометается.
Выскакал он в тонкиих белых чулочках без чоботов,
А в тонкой белой рубашке без пояса.
Да тут Добрынюшка Никитинец,
А ухватил он свою палицу еще богатырскую,
Как начали тут драться они, ратиться.
Добрынюшка поскакиват пехотою,
Алешенька ездит на добром коне,
А на том на добром коне Добрынином.
Как день бьются они тут не едаючи,
Ночь бьются они да не пиваючи.
Как другой день бьются они и другую ночь,
Отдоха-то ведь тут им не давается.
А третий день бьются и третью ночь,
От них пошел-то тут еще стук да гром,
А стала мать земелюшка продрагивать.
Как этот стук да гром услыхал-то ведь
А старый казак тут Илья Муромец,
Как сидит Ильюшенка, сам думает:
«А и это есть русьские бога́тыри.
Где-нибудь дерутся они, ратятся!»
Как скоро тут Ильюшенка седлал добра коня,
Кладывал он подпруги на подпруги,
А клал потнички на потнички
Клал войлочки на войлочки
А клал седёлко на седёлышко,
Черкасское седёлко наверх еще,
Да эти подтяжечки шелковые,
Кладывает, сам выговариват:
— А не для-то мне, братцы, красы-басы,
А не для-то ведь было для угожества,
Для укрепы мне богатырской-то.
Как видели что ведь молодца да сядучи,
Не видели тут удалого поедучи,
Не знают, во кою сторону уехал он.
Как ехал тут Ильюша на круту гору,
На тое-то ше́ломя искатное,
Да тут дерутся два русскиих бога́тыря,
Молодой Добрынюшка Никитинец
А смелый Алешенька Попович-то.
Как захватил Ильюшенка Добрыню во праву руку,
Алешу захватил сам во левую,
А закричал Ильюша во всю голову:
— Ай же вы, руссийские могучие богатыри!
А вы зачем деретесь да ратитесь?
Как говорит Алеша таковы слова:
— Ах ты, старый казак Илья Муромец!
Да как-то мне не драться, не ратиться?
Как у меня в шатре были столы расставлены,
У меня-то яства все разложены,
Как этот-то Добрынюшка Никитинец,
Не столько он Добрынюшка да съел, выпил,
А сколько он тут пролил да наземь срыл,
Наземь срыл Добрыня, во ногах стоптал,
А мне-ка молодцу того-то жаль.
Говорит Ильюша таковы слова:
— Спасибо ти, Алеша, за своё стоишь.
Говорит Добрынюшке Никитичу:
— Да ах же ты, Добрынюшка Никитинец,
Крестовый брат ты мой, да названый!
А ты зачем дерешься да ратишься?
— Ах ты, брат мой крестовый, названый,
А старый казак ты Илья Муромец!
Как же мне не драться да не ратиться?
Как у его, у пса, у разбойника,
Фальшивая да надпись написана:
«Как кто в шатёр сюда еще зайдет,
Тот из шатра да жив тут не уйдет»;
А я хочу-то жив да повыйти есть.
— Спасибо ти, Добрыня, на чужом дому смело поступаешь.
А ино ведь-то тут еще Ильюша воспроговорит:
— А укротите вы да сердце богаты́рское,
А назовитесь вы да братьями крестовыми,
А лучше вы крестами побра́тайтесь.
А он их улестил тут, уго́ворил,
Да тут они не стали больше биться-ратиться,
Укротили сердце богатырское.
Как тут они крестами побра́тались,
Назвалися братьями крестовыми:
Добрынюшка назвался да бо́льшой брат,
Алёшенька назвался меньшо́й ему,
Как тут разошлись, поразъехались.
Как тут-то на стольный-от город как на Киев-град
Наезжали тут поганые́ ворги,
Одолели, что ль, поганые татарева.
На ту пору было, на то времечко
Богатырей там дома не случилося,
Случилось только два русских два бога́тыря:
А молодой Добрынюшка Никитинец,
Смелы́й-то Алешенька Попович был.
Как говорит Добрыня таковы словы:
— Ах же ты, Алешка сын Попович был!
Седлай-ко ты своего добра коня,
Поедем мы с тобой во чисто поле,
А станем бить поганыих татаровей!
Как скоро тут Добрынюшка седлал добрых коней,
Кладывал он подпруги на подпруги,
А потнички Добрынюшка на потнички,
Войлочки что еще на войлочки,
Седелышка еще на седелышка,
Черкасское седёлко наверх еще,
Да эти подтяжечки шелковые,
А кла́дывает, сам он выговариват:
— Не для то мне, братцы, красы-басы,
А не для-то ведь было для угожества,
Для укрепы мне богатырской-то.
Поезжат Добрыня, сам наказыват:
— Ах же ты, моя молода жена,
Да нунь ты, Настасья Микулична!
Уеду я ведь нунь во чисто поле,
А бить там я поганыих татаровей.
Как пройдет поры-времечка три́ года,
А жив-то я сюда не появляюсь еще,
Да тогда ты ведь хоть вдовой живи,
А хоть ли ты тут замуж поди,
Только ты не ходи-ка за Алешенку Поповича.
А Алеша мне крестовый брат!
Как видели молодца сядучи,
Не видели удалого поедучи.
Как тут этот Добрынюшка Никитинец
А с тем, с этим Алешенькой Поповичем
Ехали они тут во чисто поле.
Приправливал Добрынюшка добра коня,
Заехал в эту силушку в серёдочку,
Как начал бить ту силу татарскую.
Алешенька стоит там на чистом поле,
Как смотрит-то он на брата на крестового,
Как бьётся там Добрынюшка Никитинец.
Прибил-то тот Добрынюшка Никитинец
Как эту он силу всю в три часа.
Как смотрит он брата крестового,
А того Алешеньку Поповича,
А смотрит он, глядит, думу думает:
«А видно, нет жива да брата-то крестового,
А смелого Алешеньки Поповича».
Как ино ведь тут сам Добрынюшка раздумался:
«А видно, есть путь-дорога хорошая».
Как тут-то поехал что за славно за сине море,
Корить-то там язы́ки всё неверные
А прибавлять земельки свято-русские
А Алешенька убит не был.
Прошло тут поры-времечка три года.
Как тут этот Алешенька Попович сын
Приходит к Настасье Микуличной:
— Да ах ты, Настасья Микулична!
Да я вчера гулял на чистом поле,
А видел я Добрынюшку убитого.
Лежит-то он головушкой в ракитов куст,
А резвыми ногами да во ковыль-траву.
Поди ты, Настасья, за меня замуж!
Как говорит-промолвит таковы слова
А та Настасья Микулична:
— Ай же ты, Алешенька Попович сын!
Исполнила я заповедь мужнюю,
Прошло нунь поры-времечка три́ года;
Исполню я-то заповедь свою еще.
А пусть-ко станет поры-времечка шесть годов.
Тожно тут я ведь замуж пойду.
Опять прошло тут времечка три́ году.
Как начал тут Алешенька подхаживать
А со тем со князем со Владимиром:
— Да ах ты, Настасья Микулична!
А я вчера гулял на чистом поле,
А видел — у Добрынюшки косточки растасканы!
Как и тут та Настасья Микулична,
Тут она еще пораздумалась:
«Исполнила я заповедь мужнюю,
Прошло нунь поры-времечка три года;
Исполнила я заповедь свою еще.
А нет жива Добрынюшки Никитича,
А не видать сюда его, не появитися!»
Пошла тут за Алешеньку Поповича.
А как там Добрынюшка Никитинец
За тем за славным за сини́м морем, —
А там он-то Добрыня, на чисто́м поле,
На чистом поле Добрынюшка, в белом шатре,
А сам он молодец забавляется,
Играет он в доски-то шахматны,
А в дороги тавлеи золоче́ные,
А надо собой невзгодушки не ведает,
Как тут-то ведь его молода жена,
А та Настасья Микулична,
Как тут она да замуж пошла,
А за того Алешеньку Поповича.
Как налетал тут голубь со голубкою
А ко тому к Добрынюшке к Никитичу,
Садились на шатёр на окошечко,
Начал голубь по окошечку похаживать,
А начал он тут, голубь, погуркивать,
Начал он затем выговаривать,
А зве́щевал языком человеческим:
— Ах же ты, Добрынюшка Никитиниц!
Играешь ты в доски во шахматы,
В дороги тавлеи золоче́ные,
Играешь, сам молоде́ц ты, прохлаждаешься,
А над собой незгодушки не ведаешь,
А я тебе звещу́ю провещу́ю есть
Как есть-то ведь твоя молода́ жена.
Молода́ жена, любима семья,
Как есть-то ведь уж нунечу заму́ж пошла
За того Алешку за Поповича.
Вскочил тут Добрыня на резвые ноги,
Со той со досады со великой-то,
Как бросил эту доску он ша́хматную
О ту о матушку о сыру́ землю,
Мать-то что земелюшка дрогнула.
А выходил тут Добрыня со бела шатра,
А сам скоро́ седлал он добра́ коня,
Седлал-то он коня и выговаривал:
— Ай же ты, мой ведь уж добрый конь!
Как нёс меня сюда да ты три года,
Неси́-ка нунь домой меня в три-то дня
Во сто́льный-то как город во Киев-град.
Садился сам скоро на добра коня,
Скорым-скоро, скоро скорешенько,
Поехал тут Добрыня из-за синя́ моря,
Пошел тут, поскакал его доброй конь,
Реки, те озёра перескакивал,
А темный он тот лес промеж ног пускал,
А синее-то море на окол бежал.
Пришел-то, прискакал его добрый конь во три-то дни
Во стольный-то во город во Киев-град.
Соскочил тут Добрыня со добра коня,
Насыпал коню тут пшены белояровой,
А скоро сам он шел по новым сеням,
Заходил в свою в горенку во новую,
А крест он кладет по-писаному
Поклон-то уж вёл по-ученому,
На все тут на четыре сторонушки,
А ро́дной своей матушке в особину:
— Ай здравствуй-ка, моя ты родна матушка!
Матушка она тут прослези́лася,
А матушка, она тут порасплакалась:
— Ах же ты, удалый добрый молодец!
А что ты над старушкой надсмехаешься?
Как говорит Добрыня таково слово:
— Видно, матушка, ты меня не узнала есть.
Она опять на то ему ответ держит:
— Ах же ты, удалый добрый молодец!
Как у моего милого у дитятка,
Как у того Добрынюшки Никитича,
На нем были платьица все цветные,
А нунь-ка на тебе все платьица лосиные,
А лосиные платья всё звериные,
— Да ай же ты, моя родна матушка!
Как видно ты меня не узнала есть.
Говорит старушка таково слово:
— Ах же ты, удалый добрый молодец!
Подойди к старушке поблизёшенько,
А у моего милого у дитятка
Была-то ведь зна́дебка родимая,
А был-то на головке ру́бчек-то ведь.
Как он скоро Добрынюшка подхаживал
А ко той́ старушке да ко древней-то,
Как тут эта́ старушка да пощупала,
Ажно было тут да до правды-то,
А есть там, была зна́дебка родимая.
Как тут она старушка взрадова́лася,
Сама она с сынком тут поздоровалась.
Как говорит Добрыня таково слово:
— Да ай же ты, моя родна матушка!
А где-то есть моя молода́ жена,
Та Настасья Микулична?
Как говорит старушка таковы слова:
— Да ай же ты, дитя мое милое!
Твоя-то нынче есть молода жена,
Молода жена да замуж пошла
За того Алешу за Поповича.
Как говорит Добрыня таково слово:
— Да ах же ты, моя ль родна матушка!
Поди-ка во погреба глубокие,
Неси ты мне гусёлышки яровчаты.
Я пойду к Алеше на почестный пир,
На тую на свадебку великую.
Как тут-то ведь старушка скоры́м-скоро
Бежала как во погреба глубокие,
Взимала там гусёлышки яровчаты,
Идет она, старушка, подпирается,
Подавает она Добрынюшке гусёлышки.
Взимает тут Добрынюшка Никитинец
А те-эти гуселки яровчаты,
Сам скоро Добрынюшка справляется,
А скоро молоде́ц наряжается
Скорой малой смелой скоморошиной.
Приходил Добрыня на почестный пир
А на то столованье на великое.
Становился тут Добрыня ко порогу-то,
Повел он по гусёлышкам яровчатым,
Заиграл Добрыня по-уныльному,
По-уныльному, по-умильному.
Как все-то ведь уж князи и боя́ре-то
А те-эти́ руссийские богатыри,
Как все они тут призаслушались.
За́тем за́играл Добрыня по-весёлому,
Стало красно солнышко при ве́чере,
А стал-то тут почестный пир при ве́селе.
Как все они тут да наедалися,
А все они затем тут да напивалися,
Стали тут они да пьянёшеньки,
Играт-то всё Добрыня по-весёлому.
Как все они затем тут расскакалися,
Как все они затем ведь расплясалися,
А скачут-пляшут все промежу́ собой,
А ничего они тут не ведают.
Как говорит тут князь стольно-киевский:
— Да ай же ты уда́лый добрый мо́лодец!
Не знаем мы тебе да ни имени,
Не знаем мы тебе ни изотчины,
Царь ли ты есть ли, царевич здесь?
Аль король ты да ведь королевич есть?
Али с тиха Дона ты донской казак?
Аль грозный есть посол ляховитский?
— Не царь-то я ведь, не царевич был.
А не король-то я, не королевич был,
Не есть с тиха Дона не донской казак,
Не грозный я посол ляховитский,
Как есть-то я из-за славна из-за синя моря
А скора мала смела скоморошина.
Как князь-то тут ему воспрого́ворит:
— Ах скора мала смела скоморошина!
А чем-то нам тебя буде жаловать
А за эту игру за умильнюю?
Города ль тебе надо с пригородками?
Али села да надо с приселками?
Аль много надо бессчетной золотой казны?
Как он-то ведь на то им ответ держит:
— Да ах же ты да князь стольно-киевский!
Не надо мне городов с пригородками,
Не надо мне сел-то с приселками,
Не надо мне бессчетной золотой казны,
А у меня своей есть до́люби.
А только вы мне позвольте-ка,
Налейте мне-ка чару зелена вина.
Как тут-то ему князь воспроговорит:
— Скора мала смела скоморошина!
Что угодно надо, то мы сделаем.
Как налили тут чару зелена вина,
Подносят тут Добрынюшке Никитичу.
Как этот-то Добрынюшка Никитич-то,
Опустил-то он туда свой злачен перстень,
Коим перстнём они обручалися
Со той с Настасьей с Микуличной.
Подносит эту чашу княженецкую
А той да Настасье Микуличной,
Подносит, сам Добрынюшка спроговорит:
— Ай ты, Настасья Микулична!
А пей-ка ты чару зелена вина
От малой смелой скоморошины.
А пей-ка ты до дна — так увидить добра,
А не пьешь до дна — так не видать добра.
Она тут, Настасья Микулична,
Маленько же она тут догадалася.
А не сколько пи́ла, остатки наземь лила.
Как взглянет в эту чару княженецкую,
Ажно там лежит да злачен перстень.
Как смотрит-то она на перстень тут,
А на перстне подпись подписана:
Этим перстнем они обручалися
Со тем со Добрынюшком с Никитичом.
Как тут-то да Настасья Микулична
А и выскакала из-за стола княженецкого,
Как говорит она тут таковы слова:
— Не тот-то ведь муж, кой подле меня,
А тот-то ведь муж, кой насупротив меня.
Кланяется Добрыне, поклоняется,
Сама она ему извиняется:
— Ай же ты, Добрынюшка Никитинец!
Исполнила я заповедь твою-то я,
А другую исполнила свою-то я,
А тогда ведь я тут замуж пошла
А за того Алешку за Поповича.
Как говорит Добрынюшка таковы слова:
— Да ай же Настасья ты Микулична!
Когда ты исполнила да заповедь свою,
За твою я заповедь тебе прощу.
Как тут затем Добрынюшка Никитиниц,
Хватил-то он Алешу за желты кудри,
А выдернул с кармана плеть шелковую,
Как начал он Алешу ею чествовать,
А начал он хлыстать ею Алешеньку,
А бьет-то он тут, хлыщет, выговариват:
— А каково, Алешка, тебе жениться здесь,
От живого мужа жену отлучать?
Как клянется Алешка, проклинается:
— А будет трижды проклят на веку тот,
Кто станет-будет эдак-то женитися,
От живого мужа жену отлучать!
Как со стыду, со страму со великого
А тут этот Алешенька Попович-то
Уехал он безвестно, не знают где.
Читайте также: