Если человек убивает сам себя и обвиняет в своей смерти кого то
Обновлено: 30.06.2024
По самому своему естеству человеку свойственно бояться смерти, ведь смерть – это разлучение души с телом, это ненормальное состояние для человека и потому человек интуитивно сопротивляется, страх смерти – естественен. «Бог смерти не творил», но однажды после грехопадения смерть стала реальностью, с которой каждый из нас опытно сталкивается еще на протяжении жизни. И поэтому человек, который исключает из своего сознания эту реальность, исключает из жизни факт смерти, будет бояться еще больше и защищаться от темы смерти, как только может.
Думаю, советские времена сыграли свою роль, потому что в советском обществе, как я понимаю, в общественном сознании смерти в обыденном смысле как бы не существовало. Героическая смерть была, но смерть как таковая – когда человек страдает, долго лежит, и надо как-то на это реагировать, объяснять, – была вне общества. И это до сих пор играет, я думаю, свою роль.
А сегодня, из-за кризиса, страх смерти усиливается. Люди тоскуют по комфорту, боятся его потерять, а смерть, умирание, страдание – очень некомфортные размышления. Например, в Англии, где я долго жила и сейчас часто бываю, многие англичане никогда в жизни не видели усопшего, гроб при прощании стоит закрытым – из соображений «корректности».
Так что первое, что требуется от нас, если мы задумываемся о смерти – принять смерть как часть жизни. Потому что если это не так, мы будем уходить от этой темы, а значит, неизбежно впускать в свою жизнь фальшь, отрицать очевидное (например, диагноз), а это очень сильно влияет на физическое, душевное и духовное состояние человека.
Например, владыка Антоний Сурожский считал, что если мы живем так, как будто смерти нет, мы живем без глубины и без риска, наша жизнь измельчается.
Я уже 14 лет живу в России, 12 лет работаю в Первом московском хосписе и очень часто слышу, как люди просят: «Не надо говорить о том, что он (близкий – прим. ред.) умирает». Но часто, когда родственники больного просят не говорить ему о «таком» диагнозе, уверяя, что он «не выдержит», это свидетельствует об их тревоге и страхе за себя.
Недавно у нас в хосписе умер молодой человек двадцати с лишним лет. Мама и его тетушки до последнего дня говорили с ним на отвлеченные темы. Конечно, он знал, что умирает – мой опыт говорит, что все больные это знают. Но когда родственники не хотят говорить об этом, человек остается наедине со своим переживанием и это неизбежно ухудшает его состояние, и физическое, и душевное.
Больные могут не говорить о болезни, но они всегда о ней думают. Они могут не говорить об этом впрямую, но сами мучительно искать возможности подойти к этой теме. Для такого разговора требуется время – когда вы не только можете говорить, но и просто побыть с человеком, в тишине. Многие этого не понимают! Считают, что надо принести больному вкусную еду, чистое белье, то, се, а такому больному важнее, чтобы рядом с ним просто кто-то присутствовал, в тишине и покое. Чтобы близкие не суетились, не считали минуты, когда можно вскочить и побежать, а находились бы с ним потому – что он им дорог, потому что они тоскуют без него и хотят с ним быть.
У нас лежал молодой человек, который знал, что умирает, но не хотел об этом говорить. Его мама тоже с ним об этом не говорила. У него был старший брат, совершенно потрясающий. Я никогда не видела, чтобы человек был так готов защитить человека от страха, готов так не допустить, чтоб его брат не испугался! Он был ему и брат, и мать, и отец, и друг, и няня, и медсестра. Он сидел с ним рядом помногу часов и говорил: «Дыши! Ну! Это ты нехорошо вздохнул, давай-давай, надо получше».
Между ними было потрясающее единство. Было видно, как старший словно окутывает младшего своим спокойствием. Он говорил очень спокойным голосом, вокруг него была очень спокойная энергетика. Своей любовью, как мягким одеялом, он укрывал своего младшего брата. И постоянной встречей их глаз он не давал ему испытывать страха.
Боялся ли старший брат смерти? Наверное. Но его любовь к брату действительно прогнала страх.
Человек отвечает за то, как он умирает
Бывают и другие свидетельства. У нас лежал человек за 60 лет, он был неверующим. За день-два до смерти он вдруг поднял глаза вверх и стал напряженно смотреть в потолок. Его жена спрашивала: «Что он там видит?».
Нам не виден тот мир, потому что мы еще не перешли грань жизни, а люди, стоящие на пороге, видят его часто – но с разными чувствами. Детей он совсем не пугает.
Этот мир видят люди независимо от того, верующие они, или нет.
Грустно видеть, когда человек умирает с ропотом, ставит себя в положение жертвы, от которой уже ничего не зависит: «и за что мне выпала плохая судьба, ведь я всегда был хорошим человеком! Почему это случилось со мной?»
Трудно представить себе, что бы я почувствовала. Надеюсь, что реагировала бы так: «Почему бы и нет? Почему бы и не произойти такому со мной? Столько людей страдают, Христос страдал, почему я должна быть исключением?». Надеюсь, смогла бы испытывать радость, думая о том, что вот-вот будет встреча со Христом. У меня нет опыта жизни с сильными болями, не знаю, как я бы реагировала, но желание быть со Христом есть.
Моя старшая сестра в 52 года скоропостижно умерла от рака. Она открыто говорила о своей болезни и близкой смерти. Я могу сказать, что она по-настоящему готовилась и подготовилась к смерти и переходу в вечную жизнь. И для меня это стало одним из примеров достойной встречи смерти.
Конечно, это во многом проблема родственников, которые не готовы отпустить своего близкого. Поэтому в паллиативной медицине очень большое внимание надо уделять именно родственникам. Важно не допустить, чтобы люди считали себя виноватыми за решение об отключении их близкого от аппарата, чтобы они жили потом с этим чувством вины. Поэтому и нельзя табуировать тему смерти. Но поздно и, по-моему, трагично, когда человек впервые начинает думать о таких важных вещах, а тем более принимать решения в момент, когда он слаб и испуган.
Как и почему возникает чувство вины
Чувство вины при потере ближнего возникает всегда. Это нормальная реакция на смерть близкого человека. Практически все, кто переживает утрату, испытывает чувство вины перед умершим.
Это чувство может иметь разные формы: вина за испытанное облегчение, что кончился ужасный, тяжелый период болезни близкого (получается, думает человек, что его смерть стала платой за мое освобождение, и я ей радуюсь). Чаще всего возникает вина за то, что-то, как кажется, было не сделано или сделано не до конца (не того врача позвали, не так лечили).
Может мучить вина за несправедливость, которая была допущена (или якобы допущена) по отношению к умершему при его жизни: редко приходили к нему, мало звонили, плохо заботились, а теперь уже ничего не поправишь.
Бывает даже чувство вины за то, что ближний умер, а ты живешь, «а ведь он был лучше меня».
Крайне редко чувство вины действительно имеет некоторые основания. Например, если наш ближний был сильно болен и не хотел лечиться, а мы шли у него на поводу, потому что нам не хотелось с ним возиться. И вот он умер, а мы чувствуем себя виноватыми.
Или если его болезнь накладывала на него какие-то ограничения (например, в еде), а мы их игнорировали и кормили его всем подряд, что привело к обострению болезни и смерти.
Или если он очень страдал от вашей ссоры и хотел помириться, а вы ему в этом отказывали, и это сильно омрачило его последние дни и часы.
В таких редких случаях оправданной вины поможет исповедь и покаяние для верующего или психолог для атеиста.
Но обычно вина, практически неизбежно приходящая после смерти близкого, абсолютно иррациональна.
Почему же она возникает?
Смерть – это огромное, неподвластное и совершенно неведомое нам событие. Мы словно заглядываем в непроглядную пропасть.
Когда мы переживаем смерть ближнего, то, во-первых, ощущаем, что ничего не можем сделать, никак предотвратить, а во-вторых, неизбежно понимаем: то же самое ждет нас самих.
Наша психика оказывается в очень сложной ситуации полной потери контроля над происходящим, абсолютной беспомощности и переживания полнейшей неизвестности. Возникает экзистенциальный страх, возвращающий нас к неким первичным смыслам: кто я и зачем я живу, если моя жизнь тоже неизбежно закончится.
Это приводит нас к огромному, всепоглощающему ужасу, который просто невыносим: дай ему волю, он сведет с ума. Как это так – меня не будет!
Ужас от встречи со смертью «лицом к лицу» настолько силен, что нам проще испытывать неприятные чувства вины или гнева, лишь бы прикрыть ими этот страх.
Механизмы защиты психики действуют вне нашего желания и осознания: сначала «включаются» шок и отрицание, которые заставляют нас «не видеть» смерть, потом вспыхивают гнев и вина.
Чувство вины в этом случае – компенсаторное чувство, которое призвано хотя бы в иллюзорной форме вернуть нам возможность контроля над происходящим. Нам легче чувствовать себя виноватыми в том, что не достали нужные лекарства (действие, которое мы можем взять под контроль!) и тем самым не предотвратили смерть (иллюзия контроля над смертью!), чем откровенно себе признаться, что мы ничем и никак не могли помочь в том, чтобы человек не умер.
В других случаях чувство вины – это форма переживания необратимости случившегося и понимания, что изменить ничего нельзя. Это опять же потеря контроля над происходящим, которая для нас невыносима. Например, если при жизни свекрови мы с ней ругались, но знали, что в принципе можем помириться, то после ее смерти эта возможность ушла навечно. Ушла из-под нашего контроля. И эта утрата власти над реальностью переживается нами как чувство вины за нереализованные возможности.
Точно по той же причине при смерти ближнего возникает и чувство гнева. Это – ответ психики на собственную полную беспомощность, ее яростный протест.
А «прицепиться» уж гнев может к чему угодно, что нашей психике покажется адекватным: гнев на умершего (как он мог меня бросить!?), гнев на Бога (как Он мог его забрать!?), гнев на врачей (почему не спасли?!). Но в конечном счете, все это – лишь реакция нашей психики на нашу абсолютную беспомощность перед лицом смерти.
Конечно, верующим гораздо проще пережить и смерть ближнего, и мысли о собственной смертности. В сознании верующего смерть – это не конец и исчезновение, а переход в иную форму существования, поэтому остается и надежда на встречу с ушедшими, на примирение с ними, и, что очень важно, вера, что даже смерть не заставит тебя полностью исчезнуть.
Чувство вины без приставки «Бы»: В чем наша вина перед умершими
Приведу пример. Недавно я консультировал женщину, которая очень переживала и винила себя в смерти мужа. Она осенью попросила мужа съездить к своей матери за картошкой в другую область. До этого в течение многих лет каждую осень он ездил к теще за картошкой, и никаких проблем не возникало. Но в этом году случилась трагедия. Недалеко от областного центра произошло дорожно-транспортное происшествие, в результате которого мужчина погиб.
Бедная женщина стала винить себя в случившемся. Она была уверена: трагедия произошла из-за того, что она попросила мужа поехать к матери. «А если бы я не настаивала на этой картошке, муж бы не погиб»,- рассуждала она.
И вроде, на первый взгляд, эти умозаключения представляются логичными. Одно действие, казалось бы, вытекает из другого: просила поехать в деревню – муж погиб, не настоял на госпитализации – жена умерла. Но это логично только на первый взгляд. На самом деле вопрос о причинно-следственной связи так «в лоб» поставлен быть не может. Конкретный поступок человека – например, та же просьба съездить за картошкой – это всего лишь один из факторов формирования той ситуации, которая оказалась роковой. И не более того. Это не определяющий фактор, и не единственный, а всего лишь один из множества.
Чтобы реально оценивать свою вину, надо понять, что ни один человек не может предвидеть, рассчитать, оценить все факторы, предусмотреть все нюансы, которые могут спасти или, наоборот, привести к смерти другого человека. Люди не могут отвечать за все. Почему? Ответ прост – потому что, как я сказал, каждый человек – это всего лишь человек, он несовершенен и не имеет возможностей для расчетов подобного уровня.
Скажем честно: в жизни мы со многими людьми поступаем плохо, не просим за это прощения и быстро забываем о случившемся. И мы обычно не виним себя за все сотни тысяч обид (осознанных и неосознанных), которые наносим людям в течении жизни…
Но если человек умер, то тут мы все вспоминаем и нас «накрывает» чувство вины. Причем оно неадекватно реальности, гипертрофировано. Мы виним себя за то, что не смогли предвидеть чего-либо, не могли сказать хорошее, не могли простить раньше и.т.п. В таких случаях мы часто считаем, что наши действия могли бы спасти человека от смерти. Происходит это во многом потому, что мы искренне убеждены, хотя и не признаемся себе в этом – мы можем контролировать вопросы жизни и смерти другого человека. Это говорит в нас наша гордость…
Мы не понимаем, или не хотим понимать, что вопрос смерти не в нашей, а в Божией компетенции. Мы же можем нести ответственность только за свой выбор, который делается исходя из имеющейся у нас на этот момент информации, а также существующих возможностей.
Проиллюстрируем это метафорой. Представим себе такую ситуацию: мы с вами играем в футбол в одной команде. Один из игроков нашей команды получив мяч, ошибся, и передал неверно пас. Мяч попал к противнику, и… он забил в наши ворота гол.
А теперь представьте, что вы были этим вратарем. Стали бы вы в этой ситуации винить себя, считая, что несете персональную ответственность за этот гол? Нет, конечно. И нападающий, который забил гол в чужие ворота, в свою очередь, не может полностью приписать этот гол только своей хорошей игре. Это заслуга всей его команды.
С такими обвинениями тоже надо быть крайне осторожными. А еще лучше их оставить вовсе (конечно, это не относится к случаю умышленного убийства).
Человек не может отвечать за трагическое происшествие, оказавшееся последним в некоторой цепочке событий, только потому, что некий его поступок в этой цепочке предшествовал трагедии. То, что он предшествовал – не значит, что он был определяющим фактором.
Если же на момент выбора у нас не было информации о том, что наше действие может привести к такому финалу, то мы не можем нести за этот финал полную ответственность. Это не должно довлеть над нами непомерным грузом…
Мы сами простим трехлетнего ребенка, который, заигравшись в огороде с собакой, случайно забежал на грядку и потоптал клубнику. Мы понимаем, что он маленький, не мог предвидеть последствий, да еще и заигрался. Но мы точно накажем трехлетнего ребенка, если после предупреждения о том, что ходить по грядкам нельзя, он сделает осознанный выбор и потопчет клубнику. Кажется, результат одинаков: клубника потоптана ребенком. Но ситуации совершенно различны. Одна ситуация – пример осознанного выбора, осознанного непослушания. Другая – пример непредвиденных последствий вполне допустимых поступков.
Все, что случилось дальше – промысел Божий. Человек не может так далеко прогнозировать. Конечно, если бы она знала, что посылает мужа за картошкой, а по дороге в его машину въедет КАМАЗ, но при этом не отменила бы своей просьбы, то да, она была бы виновата… Но она не могла этого знать. Это гораздо выше человеческих сил.
Четко сказать, что будет, никто не может, так как будущее нам неизвестно, и все мироздание, сложнейшие взаимодействия людских судеб, цепочки событий, которые мы не в силах прогнозировать, понять невозможно. Все – в руках Божьих. Есть такой принцип: «Делай, что должен, и будь, что будет». Первая часть этого высказывания («Делай, что должен») говорит о том, что в наших силах принимать верные решения, с учетом имеющейся информации, и нести ответственность за них и за их прямые последствия. Вторая часть («Будь что будет») напоминает: то, что будет происходить дальше, то, как отреагируют другие люди на наши поступки, и какая ситуация сложится в итоге – результат сложного взаимодействия многих факторов, и это не в нашей власти. Поэтому нести полную ответственность за этот результат мы не можем. Нам остается принять его со смирением, как волю Божию.
Хотя говорить о власти случая не вполне правомерно. Ведь все так называемые случайности – неслучайны, в них проявляется непостижимый для нас Промысел Божий. Именно от Бога зависят все «случайности». Мы не можем рассчитать углы столкновения шаров; кто, когда и где внесет коррективы в наши планы в дальнейшем, мы тоже не можем знать. И мы не можем за это нести ответственность.
Можно сказать, что Бог, как заботливый и обучающий нас Отец, постоянно ставит нас перед выбором, постоянно дает нам решать эту задачу. А вот насколько правильно мы ее решаем, зависит от нас. И Он с уважением относится к нашему сознательному решению. Но и ответственность за наши сознательные решения Он полностью передает нам.
Конечно, нельзя было предвидеть, что так все обернется. Но поступок жены – не пустить мужа домой – сам по себе нехороший по отношению к мужу. А попросить прощения, чем-то загладить свой поступок уже нельзя, так как человек погиб. Да, в таком случае начинается самоедство. Нередко люди винят себя всю оставшуюся жизнь.
Но тут возникает принципиальный вопрос: верим ли мы в существование души и ее бессмертие?
Предположим, не верим. А если души нет, значит и винить себя нечего. Ну, нет человека и нет. Ему уже совершенно все равно, так как его уже просто нет. Не все равно нам, так как мы в лице этого человека лишились, возможно, друга, помощника, какой-то поддержки в жизни. Нам одиноко, а ему-то уже никак. Поэтому чувства вины перед ним у нас и быть не должно.
Вот адаптивный механизм переживания ситуации. Не сожалеть бесконечно о том, что ситуация изменилась, и прежнего не вернуть (человека не воскресить), а принять новую ситуацию и адаптироваться к ней, найти наилучший как для себя, так и для души усопшего вариант поведения.
– Например, я подарил другу ценную вещь, он меня очень просил об этом. Доброе дело? Доброе. Я своим благом пожертвовал, другу дал. А его за эту вещь убили. И я начинаю себя винить: если бы я не дал другу этой вещи, то он был бы жив. И в данном случае, может быть, так и было бы…
Но возьмем другой пример: человек попросил у меня эту вещь, а я ему ее не дал. И по идее его должны были убить, но не убили, потому что вещи этой у него не было. А не было, потому что Я ему НЕ дал.
Должен ли я в этом случае награду получить? Я же человека спас, я ему не дал той вещи, за которую его могли убить!
А в первом случае я виню себя в том, что человека убил, потому что дал ему вещь, хотя мог не дать, пожадничать, и спасти его.
Это же совершенно дикий подход. Все с ног на голову перевернуто. Мы виним себя за то, что сделали доброе дело, по любви к другу, и хвалим себя за то, что поступили плохо, не проявили любовь.
А почему мы, казалось бы, рассуждали логично, а вывод получили абсолютно неверный, и даже противоположный верному? А потому, что в наших рассуждениях мы делали акцент не на наш осознанный выбор, а на ту итоговую ситуацию, которая явилась результатом огромного количества факторов и зависела на самом деле не от нас.
И для нашей души в призме вечности имеет значение не итоговый результат в целом, а именно наш сознательный выбор в сторону добра или зла. Это и только это отражает способность нашей души любить. А Бог есть Любовь, и быть причастным Ему может только человек, умеющий любить. И на суде Божием сами наши поступки будут свидетельствовать или за нас, или против нас, именно на наш выбор будет смотреть Бог…
Да, кажется, что какой-то наш выбор привел в итоге к смерти человека. Но мы опять забываем, что все в руках Божьих. Мы хотели добро сделать? Конечно! И мы приложили все усилия, чтобы поступить с человеком по любви. А то, что произошло потом – зависело совершенно не от нас.
А если мы могли добро сделать, но не сделали, то это, безусловно, чисто негативный поступок, потому что именно мы не помогли этому человеку. Мы отвечаем только за свой выбор. Причем, как мы уже говорили, за выбор в условиях ограниченной информации (мы не можем знать всех обстоятельств). Вот зона той ответственности, которую мы несем.
Большой грех брать на себя ответственность за то, над чем мы не властны – таким образом мы пытаемся взять на себя функции Бога. То есть мы думаем, что могли бы что-то глобально изменить, предвидеть результат! Но как мы могли предвидеть? Столько факторов влияют на конечный результат!
Это все равно, что я сяду с чемпионом мира по шахматам играть в шахматы. Он мне раз – и мат почти сразу поставил. А в конце проигранной игры я буду себя обвинять: а вот мог бы и предвидеть, что он это сделает! Мог бы предвидеть, как дальше игра пойдет, как он будет ходить. Может быть, и можно выиграть игру у чемпиона мира, если прокрутить все назад и расставить шахматы по своим местам заново. И вот, зная, как он пойдет, я мог бы все поменять… Но дело в том, что я – не чемпион мира. И я не могу предвидеть, как он будет ходить, потому что он гораздо лучше меня играет в шахматы. На то он и чемпион мира.
И вот эту нашу ограниченность, наше несовершенство надо понимать, чтобы не жить прошлым, не винить себя за то, над чем ты не властен, и не заниматься самоедством.
Необходимо понимать, что в первую очередь душе этой женщины, а не душе умершего важно покаяние. Ведь проступок очевиден, и тяжесть на душе – от этого поступка. И именно ей важно получить прощение за этот жестокий шаг. И хотя муж уже не может простить ее, потому что он ушел в иной мир, получения прощения от Бога в данной ситуации вполне достаточно. Поэтому не стоить месяцами лить слезы и впадать в депрессию, нужно пойти к Богу и принести покаяние в тех поступках, совершая которые, мы сделали неверный выбор (об этом мы говорили выше) по отношению к умершему.
А душе мужа теперь важно не то, плачет жена или нет, а то, будет ли жена за него молиться, будет ли творить дела милосердия ради спасения его души. Это самое главное, чем мы можем и должны помочь нашим умершим близким.
– Простить себя… это было бы слишком просто. Человек сам себя простить, сам себя оправдать не может. Конечно, мы часто так пытаемся делать, но это не приносит облегчения. Мы сто раз в день можем сказать себе, что мы себя прощаем, но результата не достигнем. И все это знают по себе. Почему? Потому что совесть, которая является голосом нашей души, продолжает нас обличать. Мы сами не можем простить себя потому, что душа наша не примет этого прощения, все равно будет мучить, напоминать. Мы можем, конечно, заглушить голос совести на некоторое время – вином, загулом, делами. Мы можем оттеснить этот голос совести в глубины подсознания, но потом этот голос все равно прорвется. По-настоящему простить и успокоить нашу душу может только Бог… Именно для этого и существует покаяние!
Причем если человек умер, это не значит, что исправляться, становиться добрее, терпимее – уже поздно. Ведь у нас есть и другие близкие люди. Мы можем извлечь урок из наших проступков, научиться проявлять больше любви к людям, а если виноваты перед ними – просить прощения, пока человек еще с нами, пока еще не ушел…
А что касается нашей вины перед умершим: если мы покаемся в своих неверных шагах, то будем прощены Богом, получим несказанное облегчение душевное, сможем жить дальше с очищенной совестью. (Но покаяние должно быть искренним…) Говоря проще, после искреннего покаяния совесть (голос Божий) успокаивается.
А если не покаемся, то этот груз постоянно будет с нами, груз наших ошибок, нашей вины. И к сожалению, несмотря на то, что есть вполне проверенные временем и людьми алгоритмы, как надо действовать в данных ситуациях, как облегчить душу – несмотря ни на что, люди большей частью ими не пользуются. Не идут к Богу, не приносят покаяние.
И так может проходить год за годом, пока человек не поймет, что велосипед не едет, и если ничего не изменить, то он не поедет никогда. То есть если мы не поймем чего-то важного, то мы никогда не сможем по-настоящему примириться со смертью близкого, не сможем жить (а не существовать).
Чаще всего нас беспокоит то, чего мы не успели сделать по отношению к близкому человеку, которого больше нет рядом. Недодали любви, не попросили прощения за свои обидные поступки. Все мы, как правило, чувствуем, что чем-то обязаны умершему. Но – кому же теперь отдавать?? Этот-то вопрос и приводит нас в шок, повергает в депрессию. Мы не понимаем, что же нам теперь делать. Мы не ориентируемся в ситуации, и поэтому начинаем паниковать и впадать в отчаяние. Раньше, когда человек был жив, мы понимали, как вести себя с ним; теперь же все изменилось, и мы себя чувствуем беспомощными, как слепые котята… Появляется масса чувств (агрессия, отчаяние, всепоглощающее чувство вины), которые изматывают человека и физически, и психологически, и духовно. Это как раз то, о чем Вы говорили.
А надо понять, что человек, которого с нами нет, теперь – с Богом. И любая связь с ушедшим может осуществляться только через Бога. Отдай Богу и таким образом получит этот человек; проси прощения у Бога и таким образом прощен будешь своим близким.
Молись за этого человека — и ты ему додашь то, что ему сейчас больше всего нужно. Ты ему должен денег? Но ему не нужны сейчас твои деньги! Ему гораздо важнее твоя молитва! Отдай его душе то, что ей необходимо, в чем она так нуждается.
Точно так же и в ситуации смерти: зачем душе умершего все наши причитания, слезы, роскошные венки на кладбище, мраморные памятники, дорогие поминки, трогательные речи и тому подобное? Все это нам, живым, нужно. А его душе важнее всего наши молитвы, милостыня и дела милосердия.
Мы не отдали денег, которые брали в долг у усопшего? Отдадим их бедным или потратим их на какие-то богоугодные дела. Этим самым мы действительно с пользой вернем их душе усопшего. Нет денег? Пожалуйста, есть милосердие. Если человек много для нас сделал, вкладывал время и силы – мы все можем отдать ему. Это обычно, кстати, бывает, когда родители умирают. Они много для нас сделали, и мы прекрасно это понимаем. Они много в нас вложили, а мы теперь не можем отдать. Пожалуйста – можно отдать детям, бедным, больным, старикам. Помочь им своим вниманием, уделить им часть своего личного времени. Можно проявлять бОльшую любовь и к своим детям, больше уделять внимания их духовному воспитанию.
Таким образом мы отдадим долг душе усопшего – именно той самой валютой, которую душа усопшего может принять. И вот тогда не будет этого состояния физического и душевного изнеможения и опустошения. Потому что будет реальное движение вперед, а не просто прокручивание колес на велотренажере.
Но тут опять же надо определиться. Если душа есть – это один вопрос, а если души нет – совершенно другой. Если души нет, то не надо и переживать, как мы уже говорили. Бессмысленно переживать за кого-то, кого уже нет…
Другое дело, если душа есть. Раз она есть – то понятно, что нужно делать все для нее… А не для себя. Боль душевная, как и физическая – вообще нужна человеку. Боль души в психологии называется психалгией. Это сигнал, что что-то не в порядке с нашей душой.
И можно тоже сказать, что эта боль отняла у нас все силы, потому что как любая боль она изматывает. Но нам очевидно, что эта боль будет до тех пор, пока мы не обратимся к врачу. Вот когда мы пойдем все-таки к врачу, тогда нам, скорее всего, зуб вылечат. И боль пройдет, так как устранится причина боли.
Душевная боль – несколько иная боль. И врач в данном случае – не стоматолог, а Бог. (Иногда какая-то помощь приходит от психолога. Но это не основная помощь. Основная – от Бога.) Веками существовал правильный алгоритм: умер человек – в первую очередь надо идти в церковь, помогать душе умершего, а не накачивать себя отчаянием. В первую очередь надо думать не о себе, что нам плохо, а об усопшем – что ему нужны наши молитвы. И вот когда начинаем молиться, творить дела милосердия, то и у нас самих силы появляются, и боль наша действительно ослабевает. Это проверено тысячелетней практикой… Если же мы будем отвергать этот путь к выздоровлению, то мы так и будем вариться в этой боли год-два-три…
Зачем же нам это надо. Душе усопшего мы при этом не поможем, а себе тем более не поможем, а даже и повредим.
Если сказать совсем кратко, то надо осознать потерю и начинать движение, лечение. И больше думать не о себе и своей потере, а о душе умершего.
Друзья могут поддержать в житейском плане, взять на себя бремя каких-то расходов, трудов, организационную часть похорон, присмотреть за детьми (пока родители в тяжелом душевном состоянии), чтобы человек мог собственной душе больше внимания уделить, и через это хоть немного утешиться.
Надо просто сидеть и слушать человека. Это не очень приятно. Человек выплескивает свою боль, свое горе. И рядом при этом находиться – значит принимать в себя эти горе и боль, разделять их. И, конечно, большинству из нас, гедонистов, это неприятно. Нам же хочется весело жить, наслаждаться, не задумываться, а если и говорить о чем-то, так посплетничать, пообсуждать. А тут такая боль!!… Но если мы действительно хотим человеку помочь, то по любви к нему должны чем-то пожертвовать. В данном случае – состоянием собственной стабильности, своим душевным покоем. Недаром говорят : разделенное горе – это полгоря. То есть когда делят горе между тем, кто говорит, и тем, кто слушает, сопереживает, то боль немного уменьшается. Таким образом, друг берет часть горя на себя. Это тяжело, но если мы сильные люди, если мы искренне хотим помочь, то мы должны терпеливо слушать.
Автор благодарит за помощь в подготовке материала Элину Бурцеву и Ольгу Покалюхину.
Как восстановиться после смерти ближнего
В современной культуре существует тенденция как можно быстрее избавляться от негативных чувств.
Долгое страдание, долгое горе не приветствуется обществом, на такого человека смотрят косо и всеми силами пытаются «вытащить» его из этого состояния.
В ход идут топорные утешения типа «не плачь», «займись чем-нибудь другим», «отвлекись на что-нибудь», «возьми себя в руки», «тебе уже пора успокоиться» и другие псевдопозитивные рецепты, которые не работают.
Они не помогают, а раздражают или заставляют чувствовать себя еще более виноватым – ведь своим страданием ты напрягаешь окружающих. Человек пытается как можно быстрее «перескочить» свое горе, не переживает его полноценно и только загоняет вглубь.
Но наше горе при утрате близкого – это плата за нашу любовь к нему. И чем сильнее была любовь, тем глубже будет горе, поэтому не надо его стыдиться, считать себя слабым, идти на поводу у тех, кто считает, что пора перестать страдать. Горевание занимает время: чтобы пережить горе от смерти близкого, необходимо не менее года.
Как быстро пройдет тяжелое горе, зависит еще и от наших отношений с умершим.
Если отношения были хорошими, здоровыми, то горе пройдет легче, если они были чем-то осложнены, то и горевание будет сложнее.
«У некоторых возникает идея, что жить — опасно, а умереть — это спасение». Интервью с клиническим психологом о суициде
Какие люди чаще совершают суицид, как близкие могут помочь человеку, который собирается покончить с собой, и о чем стоит вспомнить тому, кто уже на грани, — об этом «Ножу» рассказал Илья Плужников, кандидат психологических наук, старший научный сотрудник отдела юношеской психиатрии Научного центра психического здоровья.
— Почему люди убивают себя?
— Суицид в целом — это состояние социально-психологической дезадаптации, которое возникает из-за какого-то конфликта. Конфликт может быть межличностным или внутриличностым. Но в любом случае человек не может найти иного выхода, кроме как уйти из жизни.
Мужчины заканчивают жизнь самоубийством чаще, чем женщины. Женщины чаще используют суицид как демонстративный шантаж: поцарапают себя где-то, лежат, достают таблетки.
Мужчины в большинстве случаев доводят дело до конца, и обычно вешаются.
Самоубийства совершают и психически здоровые люди, но чаще — люди с пограничными нервно-психическими расстройствами.
— Мы их называем психическими расстройствами первой оси (детальнее об осях читайте тут. — Прим. ред.), это расстройства, которые сопутствуют ряду заболеваний. Например, основное заболевание у человека — алкоголизм. Но у него также может возникнуть депрессия. Алкоголизм плюс депрессия — и риск суицида резко повышается. У больного шизофренией то же самое.
— А нарциссическое расстройство личности?
— Это вторая ось. Любое расстройство личности, конечно, повышает риск самоубийства.
Но существует два расстройства личности, которые наиболее суицидоопасны. Первое — это пограничное расстройство личности.
В отечественной классификации это называется эмоционально-неустойчивое расстройство личности. Из-за эмоциональной неустойчивости у человека возникают очень резкие перепады настроения, мир он воспринимает как черно-белый, и этот человек весьма категоричен — для него «всё или ничего».
И второе — это как раз нарциссическое расстройство личности, но тут всё довольно сложно. Потому что любое расстройство личности имеет классификацию. Они, грубо говоря, могут быть легкими, умеренными и тяжелыми. И если у человека тяжелое нарциссическое расстройство личности, любое событие, которое ставит под сомнение значимость, важность этого человека, его грандиозность, вызывает у него стыд или зависть. И порой, чтобы избавиться от стыда, человек решает уйти из жизни.
Кроме того, у некоторых людей есть те или иные поражения головного мозга, черепно-мозговые травмы. Это тоже увеличивает риск суицида.
В группе наибольшего риска находятся эмоционально неустойчивые мужчины, у которых есть повреждения головного мозга и которые попали в кризисную ситуацию.
— В каком возрасте люди чаще заканчивают жизнь самоубийством и к какой среде они причастны? Допустим, в кризисной ситуации скорее покончит с собой образованный человек, который занимается творческим трудом, или рабочий с завода, который ушел из школы после 9-го класса?
— Если говорить о возрасте, то в группе риска люди юношеского возраста (15–25 лет), молодого (26–40 лет) и пожилого. Если говорить о социальных факторах, то не столько уровень образования, сколько бедность или другие финансовые проблемы, долги например, — серьезные детерминанты суицидального поведения.
— А излишний перфекционизм не может повлиять? Человек уверен, что он всегда должен быть сильным, контролировать свои чувства, в итоге прячется за фасадом успеха, пока не ломается.
— Перфекционизм, безусловно, влияет на суицидальное поведение. Но большую роль здесь всё же играет своеобразие мышления: склонность к поляризации, черно-белому суждению.
И у нас только в последнее время стал распространяться этот самый перфекционизм, и то лишь в некоторых кругах, в так называемом среднем классе. Все-таки российская культура отличается от культуры Западной Европы, где всё должно быть строго по полочкам. У нас культура Емели, который лежит на печке и думает: «Авось что-нибудь да произойдет». Поэтому всё-таки, мне кажется, для человека нашей культуры важнее не просто изолированный перфекционизм, а стечение обстоятельств.
— Грегори Зилбург говорил о попытке самоубийства как о «парадоксальном самоутверждении» ослабленного «я». Что вы об этом думаете?
— Это витиеватая формулировка. Но если мы посмотрим на самоубийство с психоаналитической позиции, то, конечно, слабость эгофункций может на это повлиять.
Это значит, что человек очень много тревожится, но у него слабые защитные механизмы. И поэтому он не способен эту тревогу переработать с помощью таких зрелых защитных механизмов, как рационализация, интеллектуализация, сублимация. А использует примитивные, самый примитивный из которых — расщепление.
То есть «мир хороший, я плохой, я не должен быть в этом мире» или «все козлы, один я Иван Царевич — мне здесь не место».
И в этот момент у пациента возникает иллюзия контроля, хоть какого-то контроля; если он не контролирует ничего, то хотя бы может контролировать решение жить или умереть.
— Если наш друг говорит, что он хочет покончить с собой, как с ним надо общаться, что ему говорить? Вот ситуация: один мой знакомый пытался повеситься. Но люстра оборвалась. Говорит, что не мог найти выход, от всего устал. К жизни сейчас относится как к череде обязанностей, и он уже планирует следующее самоубийство.
— Я думаю, вы лично что-то глобальное сделать не сможете. Единственное, нужно как-то донести до него мысль, что он не одинок и что его могут понять. Вам стоит приложить усилия, чтобы найти человека, который ему больше поможет. Я говорю о психологах, психиатрах, специализированных службах, даже священнослужителях.
— И окружить общением?
— Я не сказал бы, что вам нужно окружать его общением, потому что тогда вы возьмете на себя больший груз. Если он совершит самоубийство, у вас возникнет чувство вины: вот вы что-то делали, делали, но всё равно не смогли спасти человека.
Сделайте максимум, чтобы предоставить прозрачную помощь: «Ты не можешь найти психолога — давай я тебе найду, узнаю, может ли он помочь в твоей ситуации, и если я получу гарантию, что это квалифицированный специалист с опытом, давай ты попробуешь?»
Это одно из золотых правил психотерапии — «Давайте это попробуем».
— А если он будет говорить «жизнь для меня больше неинтересна, зачем кому-то мне помогать, зачем меня переубеждать, я уже все решил»?
— По-разному бывает. В своих работах Кант говорит о так называемом категорическом императиве, звучит примерно так: каждая максима моей души может стать всеобщим законом. Если при столкновении с трудными жизненными ситуациями каждый человек будет совершать самоубийство, общество перестанет существовать. Так что с помощью сократического диалога, с помощью апелляции к самым простым и логическим схемам, конечно, можно помочь человеку вместо черного и белого (жизнь и смерть) увидеть если не богатую палитру, то хотя бы какие-то оттенки.
— А можно как-то обмануться в своих ощущениях? Вот я думаю, что уже на пороге суицида, но на самом деле я лишь играю в это?
— Если вы обладаете минимальной эмпатией, у вас сразу зазвенит звоночек: «А почему он говорит о смерти так много, почему так много в его суждениях черных красок, и не только в суждениях, но и в социальных сетях?» А после этот человек может не просто говорить о смерти, но рассказывать о самоубийстве.
— Это уже на фазе планирования?
— Там действительно выделяются фазы. Первая — когда хочется заснуть и не проснуться, лишь бы выключили свет — и всё это прекратилось. На последующих фазах у человека появляются отрывочные суицидальные мысли и разработка этих мыслей: как это лучше сделать, чтобы было эффективнее. А финальная — когда человек идет в магазин и покупает там то, чем собирается воспользоваться.
Мы должны больше об этом говорить, чтобы правильно выявлять группы риска, чтобы заботиться о людях. Как говорил Фрейд, все проблемы из детства. Судя по всему, это так.
Важно, в какой семье человек растет, как его воспитывают, как общаются родители с ребенком, как критикуют, насколько много в семье негативных эмоций, какой уровень заботы, контроля и т. д. Неблагополучные семьи — это наш бич, и должна быть какая-то политическая воля, чтобы это признать и начать с этим как-то работать.
Иначе дети вырастают с разными расстройствами личности, с желанием наполнить себя любовью, потому что больше никто не наполняет. А потом какой-нибудь юноша, которой не получил достаточное количество заботы и тепла в семье и теперь испытывает чувство пустоты, попадет, допустим, в стрессовую ситуацию (с одноклассниками поссорился, с девушкой). Как он наполняет свою внутреннюю пустоту? Расстреляв весь свой класс из винтовки, совершив самоубийство или перейдя на наркотики — спектр очень широкий. И это страшно.
— Склонность к суициду может передаваться по наследству?
— Исследования такие проводятся, но я считаю, это ложный путь. Потому что суицид — главным образом социально-психологическое явление. Но, конечно, находят какие-то биологические маркеры, корреляция есть. Например, вот та же склонность к черно-белому мышлению может передаваться по наследству.
— А как отличается страх смерти здорового человека и человека, который уже муссирует идею покончить с собой?
— У нас вызывает страх то, что угрожает нашей жизни или здоровью. Но у некоторых представление об опасности переворачивается, например, возникает идея, что жить — опасно, потому что мир вообще опасен, а умереть — это избавление, спасение. В такой ситуации и страх инвертируется — инстинкт самосохранения, конечно, притупляется.
— Что человека может остановить? Допустим, я уже закидываю веревку, вяжу узел, о чем мне стоит напомнить себе, чтобы одуматься и остановиться?
— Как ни парадоксально, многие не совершают самоубийство, потому что не хотят выглядеть после смерти некрасивыми. И это правда так. Не существует способа самоубийства, который был бы эстетичным: люди захлебываются рвотными массами, у них возникает непроизвольное мочеиспускание и т. д.
Некоторых также останавливает страх боли. Есть много случаев, когда человек остался инвалидом. К нам периодически приходят с переломами рук и ног.
Далее, когда вы закидываете веревку или держите лезвие, подумайте о близком вам человеке, с которым у вас есть эмоциональная связь. Подумайте, что есть хотя бы один человек, который вас поймет. Если у вас есть дети, подумайте о ваших родительских обязанностях или об ответственности перед пожилыми родителями. Вспомните про свои явные таланты, которые вы можете реализовать, став успешным или помогая обществу. Вспомните про планы, про то, что вы использовали еще не все жизненные возможности. Религиозные люди могут вспомнить, что самоубийство — это грех.
— А некоторые говорят, что так они быстрее соединятся с Богом.
— Пусть лучше читают священные писания, там объяснено, что так переворачивать смысл нельзя.
— А вот веревка оборвалась, выстрелил как-то криво. Как после этого люди относятся к жизни и смерти в большинстве случаев?
— По-разному бывает. Кто-то одумывается, у некоторых включается религиозное чувство, они выходят на какой-то новый духовный уровень, говорят себе, что это Божье провидение — надо жить. Для кого-то, наоборот, — не получилось так, надо найти другой способ.
— Когда я сказала про своего знакомого, который снова планирует суицид, вы так оживились, будто это популярная история.
— Да, потому что подобный опыт во много раз увеличивает вероятность его повторения.
Если уж говорить о профилактике самоубийств, то ее нужно начинать с группы людей, которые уже совершили неудачную суицидальную попытку, потому что, скорее всего, они ее повторят.
Может быть, они эту затею оставили бы, если бы по каким-то волшебным причинам у них разрешились их психологические проблемы. Но, как показывает практика, не разрешаются.
— Значит, отрезвление «что я сейчас сделал?» появляется редко?
— К большому несчастью, не так часто.
— Как вы спасаете пациентов от суицида в вашем центре?
— Сначала мы быстро вычленяем антисуицидальные факторы и максимально их культивируем здесь и сейчас, выводим на уровень осознания. Когда кризис миновал, убираем какие-то медицинские факторы, допустим, работаем с депрессией, а потом психотерапевт выступает как садовник: осторожно поощряет позитивные антисуицидальные факторы. Поощряет пациента заниматься тем творчеством, которым он уже занимался (не что-то новое, нет), говорит: «Так, у тебя всё получается, давай дальше» — он дает ему максимальную поддержку. И параллельно он убирает просуицидальные факторы, вот это черно-белое мышление, учит видеть оттенки, обогащает социальные навыки: расширяет социальный круг, учит просить о помощи, показывает, что у всех людей есть проблемы, и они решают их не через суицид, другими способами.
— Как вы показываете, что в мире много оттенков?
— Существуют психотерапевтические техники.
Мы учим распознавать собственные мысли, фиксировать их, например вести дневник, а потом мы эти записи вместе анализируем, смотрим, насколько обоснованы эти мысли, насколько они рациональны, нет ли в них противоречий. И с помощью формальной логики мы выводим, что ряд мыслей не соответствует реальности и тем самым вызывает негативные эмоции и деструктивное поведение.
Мы помогаем человеку найти альтернативные мысли, и он их находит. Оказывается, что вокруг него не только черное и белое.
— А было, что пациент говорил, что он видит причину в одном, а когда вы его раскручивали, оказывалось, что дело совсем в другом?
— Пациенты не приходят с какими-то ответами и анализами: «Вот, доктор, дела обстоят так, лечи». Они приходят с душевной болью и просто хотят каким-либо образом ее убрать. И как говорил Фрейд в письме Юнгу, психотерапия — это лечение любовью. В этом смысле если мы не вульгаризируем и не извращаем эту фразу, то, конечно, эмпатия и понимание — это первый шаг.
И это очень большая многогранная работа, нет такого: он пришел, плачет, совершил суицидальную попытку, а я ему сказал: «Возьми себя в руки!» И он поверил мне и взял себя в руки. К несчастью, это не так.
Этот процесс — не педагогика.
Но во время психотерапии пациент получает новый опыт: можно общаться с другим человеком, и он не будет отвергать, критиковать, давить.
— У многих из нас есть нарциссические черты, порой возникают депрессивные настроения, тяжелые периоды в жизни. Как научиться себя беречь, чтобы не довести до суицида?
— Это большая тема, потому что забота о себе — центральная вещь. Легко сказать: больше рефлексируйте, но те же люди с черно-белым мышлением могут перегнуть палку и стать гиперрефлексивными, ипохондриками. Надо изучать себя, надо интересоваться собой. И не просто для себя, а в контексте межличностных отношений — для кого-то. Личность — это не просто набор личностных черт, это еще и система отношений.
Чувство вины перед умершим близким: как в нем разобраться?
Когда умирает близкий человек, часто возникает чувство вины: не додал, не сказал, не сделал, а теперь уже ничего не поправишь. Всегда ли эта вина – справедлива, или за ней кроется что-то другое?
Смерть близкого связана не только с чувством горя, но и с переживанием своей вины.
Когда уходит родной человек, кажется, что ты виноват: устал от трудного ухода и мучительных последних дней, чего-то не додал, не отвез в другую больницу, не купил другое лекарство, остался жить, когда он умер.
Почему оно возникает и насколько оправдано? Отвечает психолог, директор Христианской службы психологической помощи «Свеча», доктор биологических наук Александра Имашева.
Переживайте горе
Можно написать себе на листочке бумаги или карточке три утверждения и носить их с собой, доставать и перечитывать, или примагнитить на холодильник, чтобы они всегда были перед глазами:
- Мои чувства нормальны
- Мне станет лучше
- Я справлюсь, как справились до меня другие
На поминках мы разделяем с другими наше горе и любовь к ушедшему, говорим и слушаем, как другие говорят о нем теплые, хорошие слова – и нам становится легче.
Поминки – это вообще как бы очень сжатый во времени процесс проживания горя. Часто бывает, что они начинаются со слез, даже рыданий, а заканчиваются в гораздо более позитивном настроении. Как будто за несколько часов проживается целый год.
Когда горюющий человек плачет – это не признак слабости, а признак того, что переживание горя движется в правильном направлении.
Обычно после утраты хочется говорить об ушедшем из жизни близком, особенно если его смерть была трагической и внезапной. Часто хочется поделиться своими чувствами, рассказать о своих переживаниях. Не надо бояться позвонить другу или подруге, честно сказать: мне очень тяжело, я все время вспоминаю умершего, давай с тобой поговорим о нем.
Рекомендация друзьям и родственникам горюющего: не закрывайтесь от таких разговоров, а участвуйте в них, чтобы человек не чувствовал себя запертым в своем горе.
Терпеливо выслушайте все, что он вам расскажет. В состоянии горя, особенно в первые дни после утраты, горюющий может быть многословен и повторять одно и то же, не торопите его. Или он может замолчать – тогда просто побудьте с ним. Предложите горюющему человеку практическую помощь в организации похорон или поминок. Если он испытывает чувство вины за то, что не успел сделать или сказать, или за испытанное облегчение после смерти тяжелобольного, объясните ему, что это понятно, естественно и объяснимо.
Читайте также: