Стремительным домкратом 12 стульев цитата

Обновлено: 02.07.2024

— Дело в том, что… Вы знаете, что такое домкрат? — Ну, конечно, знаю, оставьте меня в покое… — Как вы себе представляете домкрат? Опишите своими словами. — Такой… Падает, одним словом. — Домкрат падает. Заметьте все. Домкрат стремительно падает.

xxx: А мы вчера с Ленкой ходили в спорт-бар. А там за соседним столиком какие-то молодые люди так громко разговаривали и постоянно говорили «Марадонна». Я сначала молчала, молчала, а потом подошла и сказала, что правильно говорить Мадонна. Один из них на меня так долго сначала смотрел, а потом попросил мой телефон. Сказал, что будет звонить и спрашивать как правильно говорить. Наконец-то хоть кто-то подумал, что я умная. yyy: Это да…)))))

Стремительный домкрат — это явление, когда самоуверенный автор (или персонаж) с нешироким кругозором пытается создать видимость познаний в какой-то области или просто богатство словарного запаса, а в результате садится в лужу, демонстрируя, что ему этих знаний сильно не хватает. Как это может случиться?

• Автор мог услышать какое-то выражение, не понимая его контекст. Скорее всего именно это могло случиться с Ляпис-Трубецким: во времена Ильфа и Петрова существовал и так называемый «спортивный» механический домкрат Пежо, который можно было отпустить, выдернув защёлку — эта штука уж точно «падала стремительно». Правда, когда покалечила достаточное количество автоспортсменов, штучку запретили.
• Автор просто перепутал слово с другим, похожим по звучанию или написанию, например в заглавном примере волны на самом деле должны были падать каскадом.
• Автор добросовестно сверился со словарями и справочниками, да вот беда: используемые источники оказались сильно устаревшими, либо по узкоспециализированной области знаний, где значение этого слова сильно отличается от общепринятого. «Стрелка осциллографа», например.
• Ну или, наконец, автор просто поместил расхожее выражение, над изначальным смыслом которого обычно не задумываются, в непривычном контексте, в котором оно превращается в ошибку — наподобие курков в бластерах в боевой фантастике.

Как избегнуть стремительного домкрата в своём творчестве? Найдите правильного бета-ридера! Если пишете про танчики, следует уговорить прочитать рукопись военного (предпочтительно танкиста), историка бронетехники и/или хоббиста по сборке моделей.

Что не является домкратом:

• Не следует путать стремительный домкрат с намеренным оксюмороном. Сложно заподозрить автора в том, что он не понимает, что такое макет, когда он «оказался сильней», или считает, что книги можно переплавить на колокола. Хотя и здесь можно попасть впросак: когда трупы оказываются под скальпелем провизора, художественным приёмом это можно назвать с большой натяжкой.
• Популярные заблуждения: не обязан автор знать, что арахис — не орех, а клубника — не ягода. Вот если автор добавит в произведение учёного-биолога, который будет утверждать обратное, это будет домкрат как он есть.
  • Ну и прежде, чем обвинять автора в домкратстве, убедитесь, что он не употребляет какое-то устоявшееся, пусть и неверное, выражение, или более того — устоявшийся неточный термин, дабы не бросить домкрат самому. Также пытаться употреблять «правильный» термин, вместо общепринятого, не имеет смысла, если вы пишете художественное произведение, а не научную или научно-популярную статью.
  • Приведённые примеры нельзя даже назвать «заблуждением», это лишь различие между специальной и обыденной терминологией. Для биолога помидор — ягода, а клубника — нет. Для огородника — наоборот. Оба правы, пока используют это слово в правильном контексте. Более того, если биолог с огородником, например, чехи — то для них обоих проблемы не существует вовсе, поскольку клубника по-чешски в принципе называется «jahoda» и никак иначе, а ягода в ботаническом смысле — «bobule».

  Частные случаи, когда виной домкратов становится не автор, а переводчики — Йопт In Translation и Принцип Оккамараза.

  Родственное явление — гиперкоррекция, когда человек из всей школьной грамматики усвоил, что слова не могут писаться просто так, должен быть какой-нибудь подвох. Так рождаются всякие лошоди, солнешки и вне-зависемости.

  Содержание

  • Точные и естественные науки
  • Биологические темы
  • Технологии
  • Военное и морское дело
  • Политика и юриспруденция
  • Творческие области
  • Лингвистика
  • Кулинария
  • Прочее
  • Эдуард Багрицкий, «Дума про Опанаса»: "Репухи кусают ногу, /Свищет житом пажить, (…) /Звездный Воз дорогу кажет /В поднебесье чистом ". Пажить — это не нива, это пастбище (в крайнем случае, с поправкой на поэтический язык — луг), откуда там жито? Какой вредитель додумался пасти скот на поле с сельхозкультурами?! А Звёздный Воз, он же Большая Медведица, должен быть не в поднебесье, а повыше, в самом небе. И «дорогу оглоблями кажет» он на запад — в противоположную пути Опанаса от Балты до Гуляйполя сторону (обоснуй: Опанас определил по Большой Медведице, где запад, и далее уже найти восток было плёвым делом). Там же дальше: «Револьвер висит на цепке от паникадила». Спутал поэт паникадило с кадилом, не он первый, не он последний…
    • Нет, ну а что, цепь у паникадила вполне себе есть… Но револьвер повесить на здоровую цепь от церковной люстры — так себе затея.
      • Ну высоко значит висит револьвер, под самым потолком, фиг достанешь. ))).
        • Кстати, а цепь ведь и распилить можно.
        • Евгений Евтушенко, стихотворение «Чекпойнт „Чарли“» (о знаменитом пропускном пункте на Берлинской стене) начинается словами: «Чекпойнт „Чарли“ — в честь солдата-негра назван пункт…». «Солдата-негра» Евтушенко, надо полагать, вставил в качестве реалистичной детали, которая должна была показать глубокое знакомство поэта с вопросом. А на самом деле «чарли» — всего лишь обозначение литеры «С» в фонетическом алфавите НАТО, так что «Чекпойнт „Чарли“» означает «Пропускной пункт „С“».
          • Сразу вспоминается анекдот про «…Николай, Ирина, Харитон, Ульяна, Яков». Именно так рапортовал один солдат, что боеприпасов не осталось совсем.
          • «Биплан» (переделанный «Фантом» в версии от Чижа): «В вас попал поручик Ле Сицьен». Во французской армии звания «поручик» не существовало, соответствующее звание имело название «лейтенант», как в большинстве армий мира — т. е. француз сам «спалил» происхождение этого «Ле Сицьена». Впрочем, возможно, француз специально так сказал, намекнув на происхождение сбившего немецкого пилота офицера — всё равно немец уже сам обо всём догадался: «Видел флаг я жёлто-чёрный, слышал зычный мат задорный…».
          • «Трёхлинейка» (в оригинале «Батарейка» Жуков): «Теперь на грудь прикрепят апостола Андрея». Орден святого Андрея Первозванного — высшая награда Российской империи за государственные заслуги, солдатской наградой он никогда не был.
          • «За возвращение любви я поднимаю тост». Тост — это краткая речь с призывом выпить за что-либо, поэтому его поднимать нельзя. Можно только произносить.
            • Да, вроде сочетание «поднимать тост» вполне себе прижилось.
              • Почему же, можно и поднять, если только это не речь, а поджаренный кусочек хлеба. Этимологически, кстати, одно с другим связано: в средневековой Англии было принято произносить застольные речи с куском обжаренного хлеба в руке. Для их приготовления тостеры и существуют. Кстати, хорошая альтернатива алкоголю. Махнуть бутербродом в воздухе и пожелать что-нибудь хорошее всякий способен. Ничего сложного.
              • Проблема с «челом» отмечена в популярной некогда песне на стихи Мансура Ташматова про Ташкент — звезду Востока. Город Ташкент «весело и чернооко глядит со смуглого чела»(с). Если Ташкент персонифицирован в облике человека с характерной узбекской внешностью — у него просто обязаны быть чёрные глаза. Но не на лбу же у него эти очи?! Повторимся: «чело» в старорусском — это лоб, а не лицо. И не надо ссылаться на «изменения языка со временем» — не было именно таких изменений.
                • Обоснуй: первоначально было «(и)з-под смуглого чела», но в песню не влезло по размеру.
                • Увы, приходится констатировать: Мансур-эфенди куда лучше знает свой родной узбекский, чем правила русского языка и русскоязычной поэзии. «С чела» и «из-под чела» — не синонимы и не взаимозаменяемые конструкции, в том числе «в стихах ради размера». Замена одного другим не может идти как «допустимая поэтическая вольность».
                • Или заменил не автор, а редактор. Не знающий простых вещей, которые по должности просто обязан знать.

                Конечно, в его песнях много нарочного сюрреализма и зауми, но порой встречаются явные домкраты, которые списать на художественный приём уже не получается.

                Завхоз 2-го дома Старсобеса был застенчивый ворюга. Все существо его протестовало против краж, но не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно. Крал он постоянно, постоянно стыдился, и поэтому его хорошо бритые щечки всегда горели румянцем смущения, стыдливости, застенчивости и конфуза. Завхоза звали Александром Яковлевичем, а жену его Александрой Яковлевной. Он называл ее Сашхен, она звала его Альхен. Свет не видывал еще такого голубого воришки, как Александр Яковлевич.

                Он был не только завхозом, но и вообще заведующим. Прежнего зава за грубое обращение с воспитанницами семь месяцев назад сняли с работы и назначили капельмейстером симфонического оркестра. Альхен ничем не напоминал своего невоспитанного начальника. В порядке уплотненного рабочего дня он принял на себя управление домом и с пенсионерками обращался отменно вежливо, проводя в доме важные реформы и нововведения.

                Остап Бендер потянул тяжелую дубовую дверь воробьяниновского особняка и очутился в вестибюле. Здесь пахло подгоревшей кашей. Из верхних помещений неслась разноголосица, похожая на отдаленное «ура» в цепи. Никого не было, и никто не появился. Вверх вела двумя маршами дубовая лестница с лаковыми некогда ступенями. Теперь в ней торчали только кольца, а самих медных прутьев, прижимавших когда-то ковер к ступенькам, не было.

                «Предводитель команчей жил, однако, в пошлой роскоши», — думал Остап, подымаясь наверх.

                В первой же комнате, светлой и просторной, сидели в кружок десятка полтора седеньких старушек в платьях из наидешевейшего туальденора мышиного цвета. Напряженно вытянув сухие шеи и глядя на стоявшего в центре человека в цветущем возрасте, старухи пели:

                Слышен звон бубенцов издалека. Это тройки знакомый разбег. А вдали простирался широко Белым саваном искристый снег.

                Предводитель хора, в серой толстовке из того же туальденора и туальденоровых брюках, отбивал такт обеими руками и, вертясь, покрикивал:

                — Дисканты, тише! Кокушкина — слабее!

                Он увидел Остапа, но, не в силах удержать движение своих рук, только недоброжелательно на него посмотрел и продолжал дирижировать. Хор с усилием загремел, как сквозь подушку:

                Та-та-та, та-та-та, та-та-та-та, То-ро-ром, ту-ру-рум, ту-ру-рам.

                — Скажите, где здесь можно видеть товарища завхоза? — вымолвил Остап, прорвавшись в первую же паузу.

                — А в чем дело, товарищ?

                Остап подал дирижеру руку и дружелюбно спросил:

                — Песни народностей? Очень интересно. Я инспектор пожарной охраны. Завхоз застыдился.

                — Да, да, — сказал он, конфузясь, — это как раз кстати. Я даже доклад собирался писать.

                — Вам нечего беспокоиться, — великодушно заявил Остап, — я сам напишу доклад. Ну, давайте смотреть помещение.

                Альхен мановением руки распустил хор, и старухи удалились мелкими радостными шажками.

                — Пожалуйте за мной, — пригласил завхоз.

                Прежде чем пройти дальше, Остап уставился на мебель первой комнаты. В комнате стояли стол, две садовые скамейки на железных ногах (в спинку одной из них было глубоко врезано имя — Коля) и рыжая фисгармония.

                — В этой комнате примусов не зажигают? Временные печи и тому подобное?

                — Нет, нет. Здесь у нас занимаются кружки: хоровой, драматический, изобразительные искусства, музыкальный кружок.

                Дойдя до слова «музыкальный», Александр Яковлевич покраснел. Сначала запылал подбородок, потом лоб и щеки. Альхену было очень стыдно. Он давно уже продал все инструменты духовой капеллы. Слабые легкие старух все равно выдували из них только щенячий визг. Было смешно видеть эту громаду металла в таком беспомощном положении. Альхен не мог не украсть капеллу. И теперь ему было очень стыдно.

                На стене, простершись от окна до окна, висел лозунг, написанный белыми буквами на куске туальденора мышиного цвета:

                «Духовой оркестр — путь к коллективному творчеству».

                — Очень хорошо, — сказал Остап, — комната для кружковых занятий никакой опасности в пожарном отношении не представляет. Перейдем дальше.

                Пройдя фасадные комнаты воробьяниновского особняка быстрым аллюром, Остап нигде не заметил орехового стула с гнутыми ножками, обитого светлым английским ситцем в цветочках. По стенам утюженного мрамора были наклеены приказы по дому № 2 Старсобеса. Остап читал их, время от времени энергично спрашивая: «Дымоходы прочищаются регулярно? Печи в порядке?» И, получая исчерпывающие ответы, двигался дальше.

                Инспектор пожарной охраны усердно искал в доме хотя бы один уголок, представляющий опасность в пожарном отношении, но в пожарном отношении все было благополучно. Зато розыски клада были безуспешны. Остап входил в спальни старух, которые при его появлении вставали и низко кланялись. Здесь стояли койки, устланные ворсистыми, как собачья шерсть, одеялами, с одной стороны которых фабричным способом было выткано слово «Ноги». Под кроватями стояли сундучки, выдвинутые по инициативе Александра Яковлевича, любившего военную постановку дела, ровно на одну треть.

                Все в доме № 2 поражало глаз своей чрезмерной скромностью: и меблировка, состоявшая исключительно из садовых скамеек, привезенных с Александровского, ныне имени Пролетарских Субботников, бульвара, и базарные керосиновые лампочки, и самые одеяла с пугающим словом «Ноги». Но одно лишь в доме было сделано крепко и пышно — это были дверные пружины.

                Дверные приборы были страстью Александра Яковлевича. Положив великие труды, он снабдил все без исключения двери пружинами самых разнообразных систем и фасонов. Здесь были простейшие пружины, в виде железной штанги. Были духовые пружины с медными цилиндрическими насосами. Были приборы на блоках со спускающимися увесистыми дробовыми мешочками. Были еще пружины конструкций таких сложных, что собесовский слесарь только удивленно качал головой. Все эти цилиндры, пружины и противовесы обладали могучей силой. Двери захлопывались с такою же стремительностью, как дверцы мышеловок. От работы дверных механизмов дрожал весь дом. Старухи с печальным писком спасались от набрасывавшихся на них дверей, но убежать удавалось не всегда. Двери настигали беглянок и толкали их в спину, а сверху с глухим карканьем уже спускался противовес, пролетая мимо виска, как ядро.

                Когда Бендер с завхозом проходили по дому, двери салютовали страшными ударами. Казалось, что возвращаются дни гражданской войны.

                За всем этим крепостным великолепием ничего не скрывалось — стула не было. В поисках пожарной опасности инспектор попал на кухню. Там, в большом бельевом котле, варилась каша, запах которой великий комбинатор учуял еще в вестибюле. Остап покрутил носом и сказал:

                — Это что, на машинном масле?

                — Ей-богу, на чистом сливочном! — сказал Альхен, краснея до слез. — Мы на ферме покупаем. Ему было очень стыдно.

                — А! Впрочем, это пожарной опасности не представляет, — заметил Остап.

                В кухне стула тоже не было. Была только жирная табуретка, на которой сидел повар в переднике и колпаке из туальденора.

                — Почему это у вас все наряды серого цвета, да и кисейка такая, что ею только окна вытирать? Застенчивый Альхен потупился еще больше.

                — Кредитов отпускают в недостаточном количестве. Он был противен самому себе.

                Остап сомнительно посмотрел на него и сказал:

                — К пожарной охране, которую я в настоящий момент представляю, это не относится. Альхен испугался.

                — Против пожара, — заявил он, — у нас все меры приняты. Есть даже огнетушитель «Эклер». Инспектор, заглядывая по дороге в чуланчики, неохотно проследовал к огнетушителю. Красный

                жестяной конус, хотя и являлся единственным в доме предметом, имеющим отношение к пожарной охране, вызвал в инспекторе особое раздражение.

                — На толкучке покупали?

                И, не дождавшись ответа как громом пораженного Александра Яковлевича, снял «Эклер» со ржавого гвоздя, повернул его острым концом к полу, без предупреждения разбил капсуль и быстро повернул конус кверху. Но вместо ожидаемой пенной струи конус выбросил из себя тонкое противное шипение, напоминавшее старинную мелодию «Коль славен наш господь в Сионе».

                — Конечно, на толкучке, — подтвердил Остап свое первоначальное мнение и повесил продолжавший петь огнетушитель на прежнее место.

                Провожаемые шипением, они пошли дальше.

                «Где же он может быть? — думал Остап. — Это мне начинает не нравиться». И он решил не покидать туальденорового чертога до тех пор, пока не узнает все.

                За то время, покуда инспектор и завхоз лазали по чердакам, входя во все детали противопожарной охраны и расположения дымоходов, 2-й дом Старсобеса жил обыденной своей жизнью.

                Обед был готов. Запах подгоревшей каши заметно усилился и перебил все остальные кислые запахи, обитавшие в доме. В коридорах зашелестело. Старухи, неся впереди себя в обеих руках жестяные мисочки с кашей, осторожно выходили из кухни и садились обедать за общий стол, стараясь не глядеть на развешанные в столовой лозунги, сочиненные лично Александром Яковлевичем и художественно выполненные Александрой Яковлевной. Лозунги были такие: «Пища — источник здоровья», «Одно яйцо содержит столько же жиров, сколько 1/2 фунта мяса», «Тщательно следи за своими зубами», «Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу» и «Мясо — вредно».

                Все эти святые слова будили в старухах воспоминания об исчезнувших еще до революции зубах, о яйцах, пропавших приблизительно в ту же пору, о мясе, уступающем в смысле жиров яйцам, а может быть, и об обществе, которому они были лишены возможности помогать, тщательно пережевывая пищу.

                Хуже всех приходилось старухе Кокушкиной, которая сидела против большого, хорошо иллюстрированного акварелью чертежа коровы. Чертеж этот был пожертвован ОННОБом — Обществом новой научной организации быта. Симпатичная корова, глядевшая с чертежа одним темным испанским глазом, была искусно разделена на части и походила на генеральный план нового кооперативного дома, с тою только разницей, что те места, которые на плане дома были обозначены уборными, кухнями, коридорами и черными лестницами, на плане коровы фигурировали под -названиями: филе, ссек, край, 1-й сорт, 2-й, 3-й и 4-й.

                Кокушкина ела свою кашу, не поднимая головы. Поразительная корова вызывала у нее слюнотечение и перебои сердца. Во 2-м доме Собеса мясо к обеду подавали редко.

                Кроме старух, за столом сидели Исидор Яковлевич, Афанасий Яковлевич, Кирилл Яковлевич, Олег Яковлевич и Паша Эмильевич. Ни возрастом, ни полом эти молодые люди не гармонировали с задачами социального обеспечения, зато четыре Яковлевича были юными братьями Альхена, а Паша Эмильевич — двоюродным племянником Александры Яковлевны. Молодые люди, самым старшим из которых был 32-летний Паша Эмильевич, не считали свою жизнь в доме собеса чем-либо ненормальным. Они жили в доме на старушечьих правах, у них тоже были казенные постели с одеялами, на которых было написано «Ноги», облачены они были, как и старухи, в мышиный туальденор, но благодаря молодости и силе они питались лучше воспитанниц. Они крали в доме все, что не успевал украсть Альхен. Паша Эмильевич мог слопать в один присест 5 фунтов тюльки, что он однажды и сделал, оставив весь дом без обеда.

                Не успели старухи основательно распробовать кашу, как Яковлевичи вместе с Эмильевичем, проглотив свои порции и отрыгиваясь, встали из-за стола и пошли в кухню на поиски чего-либо удобоваримого.

                Обед продолжался. Старушки загомонили:

                — Сейчас нажрутся, станут песни орать!

                — А Паша Эмильевич сегодня утром стул из красного уголка продал. С черного хода вынес перекупщику.

                — Посмотрите, пьяный сегодня придет.

                В эту минуту разговор воспитанниц был прерван трубным сморканьем, заглушившим даже все продолжающееся пение огнетушителя в коридоре, и коровий голос начал:

                Старухи, пригнувшись и не оборачиваясь на стоявший в углу на мытом паркете громкоговоритель, продолжали есть, надеясь, что их минет чаша сия. Но громкоговоритель бодро продолжал:

                — Евокрррахххх видусоб. ценное изобретение. Дорожный мастер Мурманской железной дороги товарищ Сокуцкий, Самара, Орел, Клеопатра, Устинья, Царицын, Клементий, Ифигения, Йорк, — Со-куц-кий.

                Труба с хрипом втянула в себя воздух и насморочным голосом возобновила передачу:

                — . изобрел световую сигнализацию на снегоочистителях. Изобретение одобрено Доризулом, Дарья, Онега, Раймонд.

                Старушки серыми утицами поплыли в свои комнаты. Труба, подпрыгивая от собственной мощи, продолжала бушевать в пустой комнате:

                — . А теперь прослушайте новгородские частушки.

                Далеко, далеко, в самом центре земли, кто-то тронул балалаечные струны, и черноземный Баттистини запел:

                На стене клопы сидели И на солнце щурились, Фининспектора узрели — Сразу окачурились.

                В центре земли эти частушки вызвали бурную деятельность. В трубе послышался страшный рокот. Не то это были громовые аплодисменты, не то начали работать подземные вулканы.

                Между тем помрачневший инспектор пожарной охраны спустился задом по чердачной лестнице и, снова очутившись в кухне, увидел пятерых граждан, которые прямо руками выкапывали из бочки кислую капусту и обжирались ею. Ели они в молчании. Один только Паша Эмильевич по-гурмански крутил головой и, снимая с усов капустные водоросли, с трудом говорил:

                — Такую капусту грешно есть помимо водки.

                — Новая партия старушек? — спросил Остап.

                — Это сироты, — ответил Альхен, выжимая плечом инспектора из кухни и исподволь грозя сиротам кулаком.

                — Дети Поволжья? Альхен замялся.

                — Тяжелое наследье царского режима?

                Альхен развел руками, мол, ничего не поделаешь, раз такое наследие.

                — Совместное воспитание обоих полов по комплексному методу?

                Застенчивый Александр Яковлевич тут же, без промедления, пригласил пожарного инспектора отобедать чем бог послал.

                В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селедки, украинский борщ с мясом 1-го сорта, курицу с рисом и компот из сушеных яблок.

                — Сашхен, — сказал Александр Яковлевич, — познакомься с товарищем из Губпожара.

                Остап артистически раскланялся с хозяйкой дома и объявил ей такой длиннющий и двусмысленный комплимент, что даже не смог его довести до конца. Сашхен — рослая дама, миловидность которой была несколько обезображена николаевскими полубакенбардами, тихо засмеялась и выпила с мужчинами.

                — Пью за ваше коммунальное хозяйство! — воскликнул Остап.

                Обед прошел весело, и только за компотом Остап вспомнил о цели своего посещения.

                — Отчего, — спросил он, — в вашем кефирном заведении такой скудный инвентарь?

                — Как же, — заволновался Альхен, — а фисгармония?

                — Знаю, знаю — вокс гуманум. Но посидеть у вас со вкусом абсолютно не на чем. Одни садовые лоханки.

                — В красном уголке есть стул, — обиделся Альхен, — английский стул. Говорят, еще от старой обстановки остался.

                — А я, кстати, не видел вашего красного уголка. Как он в смысле пожарной охраны? Не подкачает? Придется посмотреть.

                Остап поблагодарил хозяйку за обед и тронулся.

                В красном уголке примусов не разводили, временных печей не было, дымоходы были в исправности и прочищались регулярно, но стула, к непомерному удивлению Альхена, не было. Остап даже заскрипел от недовольства. Бросились искать стул. Заглядывали под кровати и под скамейки, отодвинули для чего-то фисгармонию, допытывались у старушек, которые опасливо поглядывали на Пашу Эмильевича, но стула так и не нашли. Паша Эмильевич проявил в розысках стула большое упорство. Все уже успокоились, а Паша Эмильевич все еще бродил по комнатам, заглядывал под графины, передвигал чайные жестяные кружки и бормотал:

                — Где же он может быть? Сегодня он был, я видел его собственными глазами. Смешно даже.

                — Грустно, девицы, — ледяным голосом сказал Остап.

                — Это просто смешно! — нагло повторял Паша Эмильевич.

                Но тут певший все время огнетушитель «Эклер» взял самое верхнее фа, на что способна одна лишь народная артистка республики Нежданова, смолк на секунду и с криком выпустил первую пенную струю, залившую потолок и сбившую с головы повара туальденоровый колпак. За первой струей пеногон-огнетушитель выпустил вторую струю туальденорового цвета, повалившую несовершеннолетнего Исидора Яковлевича. После этого работа «Эклера» стала бесперебойной.

                К месту происшествия ринулись Паша Эмильевич, Альхен и все уцелевшие Яковлевичи.

                — Чистая работа! — сказал Остап. — Идиотская выдумка!

                Старухи, оставшись с Остапом наедине без начальства, сейчас же стали заявлять претензии.

                — Брательников в доме поселил. Обжираются.

                — Поросят молоком кормит, а нам кашу сует.

                — Все из дому повыносил.

                — Спокойно, девицы, — сказал Остап, отступая, — это к вам из инспекции труда придут. Меня сенат не уполномочил.

                Старухи не слушали.

                — А Пашка-то Мелентьевич, этот стул он сегодня унес и продал. Сама видела.

                — Кому? — закричал Остап.

                — Продал и все. Мое одеяло продать хотел.

                В коридоре шла ожесточенная борьба с огнетушителем. Наконец человеческий гений победил, и пеногон, растоптанный железными ногами Паши Эмильевича, последний раз выблевал вялую струю и затих навсегда.

                Старух послали мыть пол. Инспектор пожарной охраны втянул в себя воздух, пригнул голову и, слегка покачивая бедрами, подошел к Паше Эмильевичу.

                — Один мой знакомый, — сказал Остап веско, — тоже продавал государственную мебель. Теперь он пошел в монахи — сидит в допре.

                — Мне ваши беспочвенные обвинения странны, — заметил Паша Эмильевич, от которого шел сильный запах пенных струй.

                — Ты кому продал стул? — спросил Остап позванивающим шепотом.

                Здесь Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным чутьем, понял, что сейчас его будут бить, может быть даже ногами.

                — Перекупщику, — ответил он.

                — Я его в первый раз в жизни видел.

                — Первый раз в жизни?

                — Набил бы я тебе рыло, — мечтательно сообщил Остап, — только Заратустра не позволяет. Ну, пошел к чертовой матери.

                Паша Эмильевич искательно улыбнулся и стал отходить.

                — Ну, ты, жертва аборта, — высокомерно сказал Остап, — отдай концы, не отчаливай. Перекупщик что, блондин, брюнет?

                Паша Эмильевич стал подробно объяснять. Остап внимательно его выслушал и окончил интервью словами:

                — Это, безусловно, к пожарной охране не относится.

                В коридоре к уходящему уже Бендеру подошел застенчивый Альхен и дал ему червонец.

                — Это 114 статья Уголовного кодекса, — сказал Остап, — дача взятки должностному лицу при исполнении служебных обязанностей.

                Но деньги взял и, не попрощавшись с Александром Яковлевичем, направился к выходу. Дверь, снабженная могучим прибором, с натугой растворилась и дала Остапу под зад толчок в 1 1/2 тонны весом.

                — Удар состоялся, — сказал Остап, потирая ушибленное место, — заседание продолжается!

                Многие люди насмотревшись фильм не стали читать книгу, а зря! И вы в этом убедитесь!

                1. Матрац ненасытен. Он требует жертвоприношений. По ночам он издает звон падающего мяча. Ему нужна этажерка. Ему нужен стол на глупых тумбах. Лязгая пружинами, он требует занавесей, портьер и кухонной посуды. Он толкает человека и говорит ему:
                - Пойди! Купи рубель и скалку!
                - Мне стыдно за тебя, человек, у тебя до сих пор нет
                ковра!
                - Работай! Я скоро принесу тебе детей! Тебе нужны деньги
                на пеленки и колясочку. Матрац все помнит и все делает
                по-своему. Даже поэт не может избежать общей участи. Вот он везет с рынка матрац, с ужасом прижимаясь к его мягкому брюху.
                - Я сломлю твое упорство, поэт! - говорит матрац.-Тебе
                уже не надо будет бегать на телеграф писать стихи. Да и вообще стоит ли их писать? Служи! И сальдо будет всегда в твою пользу. Подумай о жене и детях.
                - У меня нет жены!-кричит поэт, отшатываясь от пружинного учителя.
                - Она будет. И я не поручусь, что это будет самая
                красивая девушка на земле. Я не знаю даже, будет ли она добра. Приготовься ко всему. У тебя родятся дети.
                - Я не люблю детей!
                - Ты полюбишь их!
                - Вы пугаете меня, гражданин матрац!
                - Молчи, дурак! Ты не знаешь всего! Ты еще возьмешь в
                Мосдреве кредит на мебель.
                - Я убью тебя, матрац!
                - Щенок! Если ты осмелишься это сделать, соседи донесут
                на тебя в домоуправление.
                Так каждое воскресенье, под радостный звон матрацев,
                циркулируют по Москве счастливцы.

                
                2. Ляпис спустился с пятого этажа на второй и вошел в
                секретариат "Станка". На его несчастье, он сразу же столкнулся с работягой Персицким.
                - А!-воскликнул Персицкий.-Ляпсус!
                - Слушайте,- сказал Никифор Ляпис, понижая голос,-дайте
                три рубля. Мне "Герасим и Муму" должен кучу денег.
                - Полтинник я вам дам. Подождите. Я сейчас приду.
                И Персицкий вернулся, приведя с собой десяток сотрудников "Станка". Завязался общий разговор.
                - Ну, как торговали? - спрашивал Персицкий.
                - Написал замечательные стихи!
                - Про Гаврилу? Что-нибудь крестьянское? "Пахал Гаврила
                спозаранку, Гаврила плуг свой обожал"?
                - Что Гаврила! Ведь это же халтура!-защищался Ляпис.-Я
                -написал о Кавказе.
                - А вы были на Кавказе?
                - Через две недели поеду.
                - А вы не боитесь, Ляпсус? Там же шакалы!
                - Очень меня это пугает! Они же на Кавказе не ядовитые!
                После этого ответа все насторожились.
                - Скажите, Ляпсус,- спросил Персицкий,- какие,
                по-вашему, шакалы?
                - Да знаю я, отстаньте!
                - Ну, скажите, если знаете!
                - Ну, такие. в форме змеи.
                - Да, да, вы правы, как всегда.
                ----------------------------------------------------------
                ----------------------------------------------------------
                - Вы писали этот очерк в "Капитанском мостике"?
                - Я писал.
                - Это, кажется, ваш первый опыт в прозе? Поздравляю вас! "Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом. " Ну, удружили же вы "Капитанскому мостику"! "Мостик" теперь долго вас не забудет, Ляпис!
                - В чем дело?
                - Дело в том, что. Вы знаете, что такое домкрат?
                - Ну, конечно, знаю, оставьте меня в покое.
                - Как вы себе представляете домкрат? Опишите своими
                словами.
                - Такой. Падает, одним словом.
                - Домкрат падает. Заметьте все! Домкрат стремительно
                падает! Подождите, Ляпсус, я вам сейчас принесу полтинник. Не пускайте его!

                
                

                «Волны падали вниз стремительным домкратом» – странная фраза, не правда ли? Она имеет отношение к одному из персонажей «Двенадцати стульев», известного романа Ильфа и Петрова. Со временем выражение «стремительный домкрат» стало фразеологизмом. Когда его применяют и что под ним подразумевается? Об этом будет рассказано в статье.

                Спрос на халтуру

                
                

                Никифор Ляпис-Трубецкой – персонаж знаменитого романа, литератор-халтурщик, который сочиняет поэтический цикл, посвященный некоему Гавриле. Он продает его в различные ведомственные издания. В одном из своих очерков этот «художник слова» описывает волны, «стремительным домкратом» падающие вниз. Как считают исследователи, у него были реальные прототипы.

                Редакторы изданий, описанные в романе, - это люди наивные и непритязательные, они с доверчивостью приобретают вирши Ляписа. Как считают литературоведы, легкость в реализации его творений объясняется не только тем, что он имел бойкий характер, но и имевшимся спросом на халтуру.

                Критика приспособленчества

                
                

                Критики отмечали, что, создавая образ поэта-халтурщика, писавшего о волнах, которые падали «стремительным домкратом», авторам удалось возвыситься до подлинной сатиры. Во время одного из диспутов об авторе «Гаврилиады» говорил В. Маяковский, отмечая, что персонажи, подобные Трубецкому, нередко гнездятся в изданиях, редко посещаемых писателями.

                Литературоведы считают, что, описав автора «Гаврилиады», сатирики заклеймили приспособленчество, которое было им ненавистно и которое они считали псевдореволюционным. Однако, по их мнению, дело здесь заключается не в одной лишь изворотливости Ляписа-Трубецкого. За его фигурой видится то, о чем Салтыков-Щедрин говорил как о «целом психологическом строении».

                Версии о прототипах

                
                

                Вопрос о прототипе Ляписа-Трубецкого на сегодняшний день остается неясным. Существует множество различных версий.

                Скорее всего, халтурщик Ляпис является не только карикатурой на одного из знакомых и земляков автора, это и типаж, отображающий советского поэта, готового к незамедлительному выполнению каждого «социального заказа».

                В незатейливых виршах Трубецкого современники-литераторы видели и пародию на маститых авторов, например, на В. В. Маяковского. А также на Осипа Колычева, который был его последователем. Настоящая фамилия последнего была Сиркес, в которой некоторые усматривали созвучие с Никифором Ляписом.

                Существует версия, что, создавая образ автора «Гаврилиады», писатели могли использовать статью, опубликованную в 1927 г. в журнале «Смехач». В ней говорилось об известном поэте, разместившем объединенные общей темой стихи одновременно во множестве изданий.

                Нужно отметить, что по поводу прототипа указанного героя существуют и другие предположения.

                Крылатое выражение

                
                

                Сегодня «стремительным домкратом» называют характерный недостаток в языке авторов, которые не обладают широким кругозором. Или же так говорят о недостатках речи, присущих самоуверенным и в то же время недалеким персонажам. Они употребляют какое-либо слово, думая, что находятся в курсе того, что оно обозначает, но на самом деле это не соответствует действительности.

                О том, что такое «домкрат», в словаре сказано, что это механизм, служащий для подъема груза, тяжестей на небольшую высоту. Это слово пришло к нам из нидерландского языка. Устаревший его вариант в русском языке – «думокрахт». В таком виде оно упоминается, например, в Морском уставе 1720 г.

                Может ли быть домкрат «стремительным»? Давайте разберемся. Если взять гидравлический домкрат, то в нем масло с помощи рукоятки перекачивают из маленького цилиндра в большой. От этого последний медленно поднимается вверх. После завершения работы необходимо открыть возвратный клапан, тогда большой цилиндр быстро опустится.

                При определенных конструкции клапана и весе предмета, который поднимают, движение домкрата вполне может оказаться стремительным. В то время, когда жили Ильф и Петров, существовал также и механический домкрат Пежо, называемый спортивным. Его можно было опускать, выдергивая защелку. И он уж точно падал стремительно. Такой механизм искалечил немалое количество спортсменов, вследствие чего и был запрещен.

                Так что в отношении стремительности Ляпис-Трубецкой был прав. Но вот что касается волн, то вряд ли они могут падать «стремительным домкратом», скорее, каскадом.

                Несколько примеров

                Нужно отметить, что в литературе «стремительные домкраты» встречаются не так уж и редко. Вот несколько примеров:

                Читайте также:

                  
                • Poe osnovo midspan 8 p какой блок питания
                  
                • Насколько увеличится объем куба с ребром 8 см если его ребро увеличить на 2 см
                  
                • Arma 3 русская техника
                  
                • Monster truck extreme racing описание игры
                  
                • Книга заклинаний divinity 2