Одет как денди
Обновлено: 05.07.2024
Словом, а вернее, новым понятием «метросексуал» нынче принято пугать мужчин, которых сразу одолевают нехорошие ассоциации, и женщин, которые с возмущением полагают, что эти самые «метро» украли у них прерогативу идти за модой и где-то даже обгонять ее. А между тем – не правы ни те и не другие.
К сексуальным меньшинствам, слава богу, «метросексуалы» отношения не имеют. А прихорашиваться, носить вещи «от кутюр» и, вообще, выглядеть «гламурненько» первыми начали не они.
Помните ли вы известные строки, принадлежащие перу А.С. Пушкина «Как денди лондонский одет»? С учетом того, что этого самого русского поэта (хоть его дед и был арапом) все еще преподают в школах, наверняка помните. Беда только, что для подавляющей части населения слово «дендизм» окончательно потеряло свое значение. Так, нечто среднее между сексуальным извращением и названием опасной болезни.
Совсем не то было в середине 19 века, когда денди смело можно было назвать «ум, честь и совесть эпохи», с учетом того, что все эти качества им заменяла «ее величество мода», возведенная в степень абсолюта.
В принципе, стать истинным денди было не так уж сложно. В первую очередь необходима была известная финансовая свобода, так как с точки зрения элегантности фрак нужно было сменять каждые три недели, шляпу каждый месяц, а обувь – еженедельно. Прибавьте к этому разные мелочи – вроде десятка-другого галстуков, нескольких дюжин рубашек, десятка пар перчаток, парочку жемчужных булавок для галстука и алмазных запонок – и станет ясным: деньги – основа дендизма. Но не только.
Истинный денди не только одет «с иголочки». Он точно знает, что и куда можно носить, что с чем сочетается и какой предмет мужского туалета в первую очередь выдает провинциальность своего владельца. Например, недопустимым считалось, чтобы новизна костюма бросалась в глаза. Для этого его давали поносить слуге пару раз или потереть пемзой, песком.
И вот там, где кончались деньги, начинался артистизм. Мало было хорошо, дорого, безупречно одеться. Нужно было выглядеть так, как будто все эти многочисленные детали аристократического костюма не стоили даже мгновения твоего внимания. Помните ощущения Кити Щербацкой из романа «Анна Каренина» Л.Н.Толстого? «Несмотря на то, что туалет, прическа и все приготовления к балу стоили Кити больших трудов и соображений, она теперь, в своем сложном тюлевом платье на розовом чехле, вступала на бал так свободно и просто, как будто все эти розетки, кружева, все подробности туалета не стоили ей и ее домашним ни минуты внимания, как будто она родилась в этом тюле, кружевах, с этою высокою прической, с розой и двумя листками наверху ее». Вот именно так и умели ощущать себя истинные денди – легко, свободно и непринужденно.
К славной когорте денди причислено множество известных имен европейской литературы, политики и просто аристократии. Среди них Оскар Уайльд, Бенджамен Дизраэли, лорд Байрон, Оноре де Бальзак, Марсель Пруст, Стендаль, Джордж Байрон и, конечно, несравненный Джордж Брайан Браммел, законодатель мод и автор книги "Мужской и женский костюм", которого называли "премьер-министр элегантности". Был денди и Евгений Онегин, знаменитый персонаж знаменитого романа в стихах.
«Божьи заповеди» денди заменяли двумя правилами - "заметной незаметности" и продуманной небрежности. Оба принципа восходят к Джорджу Браммеллу, который считал, что можно (и нужно. ) потратить уйму времени на туалет, но потом необходимо держаться так, как будто в костюме все сложилось как-то само собой, совершенно случайно. Поэтому он проводил несколько часов перед зеркалом, чтобы узел его галстука выглядел небрежно - элегантно.
К этим, так сказать чисто внешним, отличительным признакам ярого денди добавлялась парочка качеств, без которых карьера «метросексуала», как сказали бы сегодня, не удалась. Это знаменитая «неподвижность лица», воспетая в кодексе английского дворянина. Герой романа Бульвера-Литтона «Пелэм» (и автор, и главный герой были денди до мозга костей) заявлял: "Я неоднократно наблюдал, что отличительной чертой людей, вращающихся в светском обществе, является ледяное, несокрушимое спокойствие, которым проникнуты все их действия и привычки - от самых существенных до самых ничтожных: они спокойно едят, спокойно двигаются, спокойно живут, спокойно переносят утрату своих жен и даже своих денег, тогда как люди низшего круга не могут донести до рта ложку или снести оскорбление, не поднимая при этом неистового шума". Это первое.
Второе - это умение сочетать холодную наглость в сочетании с изысканной вежливостью! Что поделать – о, времена, о нравы! Вивиан Грей, герой другой «библии» дендизма опаздывает на великосветский обед и вместо того, чтобы скромно притулиться на свободном месте с краю стола, нахально заставляет всех присутствующих двигать свои кресла, чтобы самому занять место с хозяйкой дома. В результате у гостей перепутаны тарелки, происходит полный переполох. "Ну вот, это разумное расположение, что может быть лучше", - делает вывод Вивиан Грей.
Третье – избегать вульгарности. Денди не может быть вульгарным - гласит известное изречение. Лорд Честерфилд (разумеется, тоже денди, а как иначе?) подытожил черты «homo vulgaris»: скандальность, неуступчивость в мелочах, выпячивание собственного «я» и привычка с пафосом говорить о себе, пристрастие к пословицам, избитым выражениям и иностранным словам.
Даже походке денди придавали огромное значение. Чтобы выглядеть «Du comme il faut» нужно было «держаться прямо, ставить ноги по одной линии, не уклоняться слишком сильно ни вправо, ни влево, незаметно вовлекать в движение все тело, легонько покачиваться, наклонять голову. ”. В общем, идеал походки включал в себя разумную согласованность и отсутствие суетливых жестов.
И еще одно замечание. Налет «голубизны» прочно отложился на денди только после небезызвестного писателя Оскара Уайльда! До этого денди могли ходить в кружевах, беспокоиться о цвете камзола и бутоньерке в петлице и никто не подвергал сомнению их мужественность.
Что ж, так может стоит сказать спасибо современной моде за то что спустя почти 200 лет она вернула мужчинам право быть модниками, не боясь, что их осмеют, за то, что многолетнее утверждение «мужчина должен быть злюч, могуч и вонюч…» (знаете, да?) утратило свои господствующие позиции! Может не так уж и плохо, когда у женщин с мужчинами, наконец-то, появилась общая тема для разговоров – мода, как искусство жить!
Чем важна фигура денди
Денди — одновременно аскет и гедонист, бездельник и труженик (Ольга Вайнштейн как раз показала, что денди постоянно и упорно трудится над собственным образом), глубоко ироническая фигура. А что такое ирония? Это способность отнестись к чему бы то ни было сразу с нескольких точек зрения. Для романтиков ирония — упражнение в свободе, способность соединять несоединимое, производить богатые и нетривиальные смыслы путем умножения противоречивых позиций. Но ирония подразумевает понимающего адресата: иронии нет, если ее не считывает! Поэтому, думая о денди-иронике, обязательно нужно иметь в виду и аудиторию, с которой он неразлучен, с которой тесно взаимодействует, по отношению к которой делает весьма важное.
Творчество — противоположность потребления, но провести между ними границу не всегда легко и просто. Может быть, суть различия в том, что потребление связано с исчерпанием уже готовых возможностей, а творчество связано с созданием возможностей, которых прежде не было. Если сейчас в исторической памяти остались образы выдающихся денди позапрошлого века, то они и остались именно потому, что в их поведении даже современниками ясно ощущалась творческая составляющая. Выдающиеся денди создавали новые смыслы для публики, и публика это ценила. Через этих своих героев она осваивала нечто более значительное и обширное, чем новые способы повязывать галстук или использовать монокль.
Татьяна Венедиктова — профессор филологического факультета МГУ, заведующая кафедрой общей теории словесности (теории дискурса и коммуникации), специалист по истории литературы США и Западной Европы, переводчик. Автор книг «Поэзия Уолта Уитмена», «Человек, который создал себя сам. Американский опыт в лицах и типах», «Обретение голоса. Американская национальная поэтическая традиция», «„Разговор “: дискурс торга в литературной традиции США».
Учитель культуры потребления
О стратегиях дендистского поведения немало написано. Например, о том, что денди очень естественен, натурален, но при этом всем понятно, что натуральность эта сделана, искусственна. В искусственности, однако, может проявиться нечто, заслуживающее называться искусством, то есть большее, чем работа по шаблону. Чтобы считывать эти различия, нужно уметь их замечать, а это непросто. К своей аудитории денди предъявляет довольно высокие и довольно необычные требования.
Мы приходим, таким образом, к мысли о том, что денди стоит рассматривать как учителя культуры потребления. Именно эти уроки он транслирует в XIX веке довольно узкой, избранной, салонной аудитории, тем самым доставляя удовольствие себе и ей. Сегодня аудитория гораздо шире, пестрее, распыленней, и так же распылен, расщеплен, вездесущ и неосязаем стал тип денди.
О том, что культура потребления глубоко связана с романтической культурой, очень интересно писал британский социолог Колин Кэмпбелл в книге «Романтическая этика и дух современного консюмеризма» («перевернутое» название знаменитой работы Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма»). Кэмпбелл предложил заметить в романтическом духе те свойства воображения, которые получат широкое распространение только позже, то есть для нас — сегодня. Не очень осознавая ни их точное происхождение, ни их характеристики, мы принимаем их как само собой разумеющееся или, наоборот, чуждо-враждебное. В любом случае критическое понимание культуры потребления подменяется часто простой подверженностью ей или попытками простого ее отрицания.
Чем богат денди
Денди, утверждал Бодлер, должен спать и бодрствовать перед зеркалом. Что и так, и не так. Если бы он спал и бодрствовал исключительно перед зеркалом, он не был бы, конечно же, собой. В одиночестве он лишь готовится к настоящему перформансу, сценой которого в XIX веке является салон. И что же происходит в салоне? Тот же Бодлер говорил, что дендизм появляется тогда, когда возникают ситуации перехода и неопределенности, когда старая аристократия ослабевает, а новая еще не готова вступить на ее место. И точно: в салонах зрелого XIX века старая, аристократическая, и новая, буржуазная, элиты встречались, смешивались, будучи — обе! — не уверены в себе, одна уже в значительной степени обессилена, другая еще недостаточно сильна.
Денди. Карикатура Оноре Домье. XIX век © Wikimedia Commons
В обстановке и перед этой аудиторией выступает… денди. Как правило, он незнатен и небогат, его капитал — чувство стиля, чувство формы, способность предъявить как целостную форму и самого себя, и любой свой опыт.
Почему же этот талант оказывается вдруг востребованным и важным? Потому, что в культуре «современного» типа (а XIX век — это век ее бурного становления и распространения вширь) едва ли не каждый человек старается быть собой — единственным, неповторимым, ни на кого не похожим. И в то же время мучительно не понимает, как это осуществить, убеждаясь, что стать ни на кого не похожим он может, только становясь похожим на . Для человека, чуткого к этому парадоксу, денди — с его последовательно иронической позицией — как раз и становится востребованной моделью поведения.
Тонкое потребление и серьезный гедонизм
Кэмпбелл говорит: на рубеже XVIII–XIX столетий возникает так называемый новый гедонизм. «Старый» гедонизм — способность, готовность и желание наслаждаться по преимуществу материальными благами — заведомо ограничен, хотя бы в силу того, что человек может вместить в себя только определенное количество сладкой пищи, питья и иных чувственных удовольствий. Чтобы удовольствие стало бесконечным, оно должно было стать опосредованным воображением, коллективным и индивидуальным. Так был в момент запущен мотор желаний, который почти сразу начала эксплуатировать (выгоды и дальнейшего роста ради) рыночная экономика.
Монах у моря. Картина Каспара Давида Фридриха. 1808–1810 годы © Alte Nationalgalerie, Berlin
Романтики очень серьезно относились к удовольствию/наслаждению. С точки зрения Вордсворта, это «великий принцип», одна из «стихий» жизни (он говорит о «grand elementary principle of pleasure»). Восприятие жизни на волне позитивно окрашенной эмоции — это простор для игры воображения, среда и средство производства духовных ценностей. Это также ресурс, который романтики открыли и очень активно использовали — другое дело, что он не бесконечен, как все жизненные ресурсы. Знаменитое романтическое страдание, безутешный байронизм, плач Каина с Манфредом — плод противоречия между ощущением безграничных возможностей, которыми манит человека жизнь, и ощущением их неполной, даже ничтожно малой доступности. Потому что человек неизбежно конечен, а его воображение — нет.
Разумеется, связывая происхождение современной культуры потребления с романтизмом, мы имеем в виду не так потребление вещей, как восприятие их смыслов и ценностей. Речь не идет и о вульгарном присвоении: скажем, чтение художественной литературы может быть описано как акт очень тонкого потребления новых опытов и творческой работы с ними.
Расшифровка Что означает модная стрижка Онегина?
Самое начало «Евгения Онегина». Онегин выходит в свет:
Вот мой Онегин на свободе;
Острижен по последней моде;
Как dandy лондонский одет…
Остановимся здесь: что значит dandy? И что значит «как dandy»? Что значит «острижен по последней моде» — и важно ли это для понимания романа? Или мы можем представлять себе любую стрижку и любую — модную или не модную — одежду? Попробуем ответить на эти вопросы.
Слово «денди» кажется нам знакомым, хотя это слово заимствованное и достаточно редкое. Ну подумайте, часто ли вы в жизни говорите «денди», а особенно с английским произношением? Такие слова нередко бывают активны в течение только одного исторического периода — как правило, в момент заимствования. Затем по разным причинам они устаревают. И мы уже не точно знаем, что́ эти слова значили 100–150 лет назад, и еще меньше знаем и понимаем, что эти слова значили для конкретного автора, их употреблявшего.
Для Пушкина это слово новое, новомодное, только что заимствованное, и поэтому он дает его в иноязычном, английском написании. Почему мы знаем, что в английском, а не французском — ведь французский язык был Пушкину гораздо ближе? Дело в том, что французский вариант этого слова, заимствованный также из английского, был «данди́», что явно не подходит по стихотворному размеру.
Первое время это слово, придя в русский язык, так и пишется латиницей. Написание кириллицей закрепляется только в середине 1830-х годов в «Практической русской грамматике» Николая Ивановича Греча. А в первом издании этой грамматики в 1827 году этого слова еще не было. В академический словарь 1847 года это слово не попало. Зато благодаря Пушкину иностранное слово «денди» все-таки приобрело популярность, и такую, что Владимир Иванович Даль, в общем чуждавшийся европеизмов, все же включил слово в «Толковый словарь живого великорусского языка».
Удобным справочником по пушкинским словам является «Словарь языка Пушкина». Но слово dandy мы в этом словаре не найдем, потому что в него вообще не включены слова, написанные латиницей. Но те же лингвисты, которые составляли «Словарь языка Пушкина», составляли и тома толкового словаря Ушакова. А в словаре Ушакова написано:
«Де́нди [дэ], нескл., м. (англ. dandy). В буржуазно-дворянском обществе (первоначально в Англии) — изысканный светский человек, законодатель моды. Как денди лондонский одет. Пушкин».
Насколько важно, что это слово английское? Очень важно, потому что с точки зрения поэтики бытового поведения денди — это английская модель поведения. Англомания во времена Пушкина — новомодное явление, и она была противопоставлена более укрепившимся французским моделям поведения.
С одной стороны, денди у Пушкина противопоставлен щеголю, которого в этот период и чуть раньше называли либо французским словом «петиметр», либо французским словом «фешенебль» (заимствованным из английского).
Почему денди — это не просто щеголь? Потому что денди создает моду, а щеголь рабски следует моде. Таким образом, в определении Онегина «как dandy лондонский» кроется некое противоречие. Быть «как dandy» — это ведь уже значит не быть денди, а казаться им.
С другой стороны, новая английская модель дендистского поведения противопоставлена старой французской модели либертенского (или либертинского) поведения. Либертен следует внешним нормам публичного поведения при полной внутренней эмансипации. Он может и даже должен быть нерелигиозен, аморален, но внешний декорум соблюдается всегда.
Денди, наоборот, практикует эпатажное поведение, которым прославился основоположник дендизма Джордж Браммел, он же Бруммель или Бреммель. И денди практикует необычную внешность. Но при этом он не противопоставляет себя социальной норме, а, наоборот, задает передний край, авангард этой нормы.
В «Евгении Онегине» есть прямая характеристика французского либертинажа — и отрицательная характеристика! — когда в начале четвертой главы Пушкин говорит про «хладнокровный разврат»: это забава, которая, по мнению автора, достойна лишь «старых обезьян хваленых дедовских времян»:
Разврат, бывало, хладнокровный
Наукой славился любовной,
Сам о себе везде трубя
И наслаждаясь не любя.
Но эта важная забава
Достойна старых обезьян
Хваленых дедовских времян…
Эти строки Пушкин перенес в свой роман в стихах из собственного письма к брату Льву, в котором он вполне серьезно учит того жизни:
«Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею. Однако забава эта достойна старой обезьяны XVIII столетия».
Онегин начинает как либертен, а затем становится денди. Именно поэтому он денди, а не либертен: в сельской глуши он не воспользовался сердечной слабостью Татьяны, как это не раздумывая сделал бы, скажем, виконт де Вальмон — герой «Опасных связей» Шодерло де Лакло (это была одна из любимых книг Пушкина).
Вот на все эти детали и намекает то, что Онегин пострижен по последней моде. По справедливому комментарию Юрия Лотмана, Онегин, выйдя в свет, меняет длинную французскую стрижку а-ля Титюс Стрижка, названная в честь римского императора Тита, вошла в моду в период Французской революции. на короткую английскую — дендистскую. И с другой стороны, в том же романе короткая английская стрижка противопоставлена романтической немецкой стрижке а-ля Шиллер. Такая прическа была у Ленского — «и кудри черные до плеч» (эту деталь впервые прокомментировал филолог Михаил Федорович Мурьянов).
Таким образом, то, что было понятно широкому кругу современников писателя, а не только избранным, теперь становится понятным только избранным, то есть филологам. Остальные понимают текст по своему разумению, приспосабливают его к своим нуждам, ко злобе дня — в общем, переосмысливают, а не стремятся реконструировать авторское задание. И если язык «Слова о полку Игореве» очевидно непонятен современному читателю (а то же можно сказать и о языке поэтов XVIII века — от Кантемира до Ломоносова и даже, наверное, до Державина), то язык Пушкина и других писателей его времени отличается кажущейся понятностью.
Эту проблему четко сформулировал Александр Борисович Пеньковский, замечательный лингвист, который последние годы своей жизни занимался языком Пушкина. В своей книге «Загадки пушкинского текста и словаря» он писал:
«…общепринятое определение хронологических границ современного русского литературного языка, по формуле „от Пушкина до наших дней“… на самом деле глубоко ошибочно. В действительности тот язык, на котором думал, говорил, писал и творил Пушкин, — это язык, во многом близкий к современному, очень на него похожий, но в то же время глубоко от него отличный».
Мы не всегда понимаем Пушкина в том числе и потому, что плохо знаем его язык. Пеньковский продолжает:
«Здесь имеет место явление, близкое тому, что принято называть „ложными друзьями переводчика“, но только действующее в сознании читателей, уверенных в том, что они читают текст на своем языке, тогда как на самом деле они переводят его с другого (пусть близкого, но другого!) — если не языка, то состояния языка, и переводят, как выясняется, с более или менее серьезными ошибками».
Возьмем для примера слово «педант». Оно заимствовано из итальянского pedante и сперва означало школьного учителя. В этом значении оно встречается в «Евгении Онегине», только не в окончательном тексте, а в черновике лирического отступления о лицейских годах, в начале восьмой главы романа:
Когда французом называли
Меня задорные друзья,
Когда педанты предрекали,
Что ввек повесой буду я…
Здесь слово «педант» употребляется не в современном нам, близком нам значении, а в исходном значении «учитель». Учителя предрекали Пушкину, что ничего хорошего из него не получится, а хорошее получится из князя Горчакова, будущего канцлера.
С другой стороны, педантом Пушкин в самом начале романа называет самого Онегина:
Ученый малый, но педант,
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре…
Здесь «педант» означает совсем другое, а именно «светский человек, любящий демонстрировать свою ученость». Это значение развилось у слова «педант» во французском языке, и вслед за французскими контекстами появляется похожий русский контекст его употребления. И первая глава «Евгения Онегина» — это как раз самый известный, но не всегда правильно понимаемый случай употребления слова «педант» в этом значении.
Кроме того, в том же «Евгении Онегине» про Зарецкого, который организует дуэль между Ленским и Онегиным, сказано, что он «в дуэлях классик и педант», то есть формалист. Это значение нам привычно, и этот контекст мы понимаем лучше, чем первые два.
И наконец, про Онегина второй раз говорится, что он педант. Мы помним, что он был денди (или «как денди»), и поэтому неудивительно, что Онегин
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Так вот, Онегин в одежде педант — это то же самое, что Зарецкий в дуэлях педант, но не то же самое, что Онегин — педант, который касался «до всего слегка» (а знал все, может быть, и не очень хорошо).
В современном языке слово «педант» активно только в значении «формалист». Поэтому остальные контексты для нынешнего читателя смазываются, остаются приблизительно понятными или непонятыми вовсе.
Денди — и рационалист, и романтик
Красавец, щеголь и нарцисс — это вечный тип, который встречался и до XIX века, встречается и сейчас. Тогда спрашивается, почему же именно в XIX столетии мы сталкиваемся с дендизмом как четко и ярко очерченным явлением?
Денди возникает на скрещении двух идеологий, или способов чувствования, которые на протяжении всего XIX века спорили. Это, с одной стороны, просветительство с его культом рационализма, владения собой, самоконтроля — все это есть в денди. И, с другой стороны, как будто бы существенно противоположная, романтическая идея: жизнетворчество, отношение к себе как к произведению искусства, способность получать наслаждение от само (вос)производства и самовосприятия.
Что объединяет эти две контрастирующие посылки? Как кажется, идея личности — свободной, самодостаточной, суверенной. Суверенность обеспечивается упражнением разумной воли, с одной стороны, а с другой — тем, что, подобно произведению искусства, личность не подчинена конкретному значению или практическому назначению. Как сформулировал один американский поэт, «A poem should not mean but be» Это последние строки стихотворения Арчибальда Маклиша «Ars Poetica». . Иначе говоря, полноценное стихотворение не значит (что-либо конкретное), оно просто есть, то есть несет в себе всю полноту возможных значений. И таков же в смысле денди: своим бытием среди людей он являет им идеал личностной суверенности.
Новалис. Портрет Франца Гарейса. 1799 год © Wikimedia Commons
Идеал, впрочем, всегда не только выше, но и беднее «просто жизни», которая служит ему фоном и контекстом. Возникает вопрос, какой энергией питалось эстетское жизнетворчество денди? На взгляд, преобладавший среди романтиков (преимущественно — «гениоцентристов»), — энергией трансцендентного: в человека нисходит нечто свыше. Но у тех же романтиков мелькает и мысль о том, что художник живет бесконечностью обмена с другими людьми. Жизнь художника, говорил Новалис, — вечный тысячеустный разговор, притом не только с высшим, но и со всем, что вокруг. И с этой точки зрения на денди можно посмотреть немножечко в другой перспективе.
Зачем нужны денди
Первые денди, кто они?
Знаете ли вы, чей памятник стоит в Лондоне на Джермин-стрит?
Это англичанин, сын крупного чиновника Джордж Брайан Браммелл.
Чем же он так прославился?
Оказывается, этот идеально одетый мужчина был первый денди!
Интересный факт, что именно Браммелл ввел в обычай новые элементы ухода за собой: он протирал тело грубой щеткой из конского волоса, мылся и переодевался несколько раз в день.
Его чёрный костюм с галстуком, стал модной деловой и официальной одеждой в Англии.
Джордж владел искусством завязывания галстука неотразимо и неподражаемо!
За что и получил у современников прозвище «Красавчик Браммелл».
Кто же они такие? Эти денди? Образцы идеально одетых мужчин 19 века?
Изменения и изменчивость Моды на протяжении веков волнует человека, всё время возникает желание найти идеал красоты.
Мужская мода в начале 19 века находилась под влиянием Французской революции и окончательно освобождается от придворного церемониала, совсем исчезают парики, треугольные шляпы, кружевное жабо и манжеты.
Универсальной одеждой становится фрак, необходимым дополнением костюма становится цилиндр. Исчезают броские, роскошные материалы и мужская одежда шьется теперь из простых шерстяных тканей.
Здесь основное внимание уделяется совершенству покроя и обработке костюма. Наряду с чёрным цветом очень популярными были коричневый, синий, зелёный и серый цвета. Одежда денди, несмотря на внешнюю простоту и неброскость, была очень дорога.
Покрой одежды, где может быть использован и корсет, должен быть совершенным!
Поэтому стало модным иметь «своего» портного и шить только у него. В каждом центре моды было несколько таких портных-поставщиков, которые способны были воплотить заказы своих требовательных заказчиков!
Одновременно с упрощением общего вида костюма возрастает роль галстука и платка, который становится единственным наиболее броским украшением одежды. Один из способов завязывания шейного платка получил название а-ля Байрон.
Джордж Гордон Байрон всемирно известный английский поэт-романтик, также был денди.
Элегантный мужчина должен был ежедневно несколько раз переодеваться, его рубашка всегда должна быть белоснежной!
В одном частном письме, относящемся к тому времени, князь Германн Пюклер-Мускау пишет о том, что элегантному мужчине еженедельно требуется двадцать рубашек, двадцать четыре носовых платка, десять видов брюк, тридцать шейных платков, дюжина жилетов и носков. Впечатляет, не правда ли?
Конечно же ярким представителем денди 19 века был и Оскар Уайльд, писатель и поэт.
Один из самых известных драматургов, одна из ключевых фигур эстетизма и европейского модернизма.
В колледже Оскар Уайльд изучал античную историю и культуру. Здесь же он впервые прослушал курс лекций по эстетике и постепенно стал приобретать крайне важные элементы своего будущего эстетского поведения (некоторое презрение к общепринятой морали, дендизм в одежде, лёгкая самоирония).
По окончании университета Оскар Уайльд переселился в Лондон.
А знаете ли вы, кто совершил «самую необходимую» для английского общества революцию — революцию в моде?
Это был Уайльд.
Костюм в котором он появлялся в Лондоне и привлекал всеобщее внимание, выглядел так: «короткая бархатная куртка, отороченная тесьмой, тончайшая шёлковая рубашка с широким отложным воротником, мягкий зелёный галстук, штаны из атласной ткани до колен, чёрные чулки и лакированные туфли с пряжками, берет, иногда свободно ниспадавший плащ, подсолнечник или лилия в руке».
Непременным аксессуаром была гвоздика в петлице, выкрашенная в зелёный цвет.
Тонкий художественный вкус позволял Уайльду «сочетать несочетаемое».
Из Англии дендизм распространялся по всей Европе.
Классик французской и мировой литературы, основоположник эстетики декаданса и символизма Шарль Пьер Бодлер.
Знаете ли вы, что в 1846 году Бодлер познакомился с творчеством Эдгара По, тот увлёк его настолько, что изучению американского писателя и переводу его произведений на французский язык Бодлер посвятил в общей сложности 17 лет!
Очень интересно, что эстетизм, с точки зрения Бодлера, противоположен вульгарности:
«Главное — денди никогда не может быть вульгарным…Как бы ни назывались эти люди — щеголями, франтами, светскими львами или денди, — все они сходны по своей сути. Все они воплощают в себе наилучшую сторону человеческой гордости — очень редкую в наши дни потребность сражаться с пошлостью и искоренять ее».
А вот французский писатель Оноре де Бальзак вовсе не являлся настоящим денди.
Он старался, но к сожалению не отличался хорошим вкусом.
Бальзак относился к представителям богемы. В его понимании Богемный художник «то элегантен, то небрежен в одежде; он добровольно надевает робу пахаря, но знает толк во фраках, которые носят щеголи».
В период финансового благополучия Бальзак держал модные экипажи — кабриолет и тильбюри.
Бальзак любил шикарно одеваться — его обшивал модный портной Бюиссон, чье имя он постоянно упоминал в своих романах (в благодарность или, возможно, в порядке рекламы).
Сохранились счета, свидетельствующие, что за один раз писатель заказал 31 жилет!
Представьте, что это был только первый шаг к его честолюбивой мечте иметь 365 жилетов, по одному на каждый день года.
Без юмора в те времена тоже не обошлось. На тему денди шутили и рисовали карикатуры.
Так называемый «наглый» галстук, с острыми накрахмаленными концами часто был мишенью насмешек.
А вот какая чудесная и подробная картинка из комнаты, где старательно наряжаются молодые люди!
Оказывается, денди — это не только красиво сидящий костюм, это ещё и великолепное образование, чувство прекрасного и культура!
Хотелось бы, чтобы наш 21 век, был не только веком большого темпа, информации и технологий, но и веком красивых и элегантно одетых мужчин, в стиле денди!
Читайте также: