Кто выжил после чернобыльской аэс
Обновлено: 08.05.2024
26 апреля 1986 года произошла авария на Чернобыльской АЭС. Взрыв на 4-м энергоблоке стал одной из самых страшных и крупных мировых трагедий. До сих пор часть информации, касающаяся этой катастрофы, засекречена, а данные разнятся в зависимости от источника. По-прежнему идут споры о том, сколько человек стало жертвами радиации. Однако, как заявляют эксперты, многие данные сильно преувеличены, а в реальности здоровье многих ликвидаторов было подорвано не из-за лучевой болезни, а из-за обычного страха.
35 лет спустя: какие выводы сделал мир из чернобыльской трагедии
В мертвой, опустевшей 35 лет назад Припяти теперь туристы. Некоторые даже берутся за кисть с краской - хотят вернуть прежний вид парку. Хотя находиться здесь по-прежнему опасно. «Сталкеры» в пультовой Чернобыльской АЭС замеряют уровень радиации - он и сейчас в 37 раз выше нормы.
Это удивительно, но и есть и те, кто радиации не боится совсем. Сейчас близ Чернобыля живут 180 человек. Бывший учитель труда Евгений Маркевич - один из них. Когда взорвался четвертый энергоблок, он со своими учениками был в колхозе, готовил картошку под посев. Людей эвакуировали, а он не хотел уезжать из родных мест.
«Такими партизанскими методами я сюда три раза попадал. То в форме милиционера, то через лес», - рассказал Маркевич.
Друзья долго отговаривали, но он вместе с женой решил остаться здесь. Как это ни странно, но кормит семью пенсионеров собственный огород. В зоне отчуждения они выращивают картошку и огурцы.
Когда-то Припять была цветущим городом. Сюда съезжались лучшие физики СССР. Атомная энергетика - перспективное направление. Построить как можно больше АЭС, и как можно скорее - это государственная программа страны.
В 1985 году Юрий Бражников работает в Курчатовском институте. И делает доклад по Чернобыльской станции. Находит в реакторе проблемы с терморегуляцией. Обращается в ученый совет, говорит, что реактор ненадежен. Ответ руководства его обескураживает - доклад возвращают обратно - с отрицательной рецензией.
«Надпись была такая: "Молодой человек, ваши выводы преждевременны". А вывод был один -устойчивость реактора РБМК-1000 была как бы на первом месте с точки зрения реализации аварийной крупной ситуации», - рассказывает бывший заместитель министра МЧС Юрий Бражников.
Слова Бражникова находят документальное подтверждение. На Украине рассекречены доклады, сделанные за несколько лет до аварии. В 1982 году в Политбюро сообщали о неполадках на первом энергоблоке, два года спустя - на четвертом.
Инженеры Курчатовского института предупреждали: ситуация опасная - в случае ЧП выброс радиации будет в 60 раз больше, чем на Хиросиме. О том, что произошло на станции, снято уже десятки фильмов, написаны тома книг. Вкратце: эксперимент проводят на слишком низкой мощности, по ошибке реактор останавливают. Вытаскивают все стержни, что обеспечивает его безопасность, а потом резко опускают их вниз, разгоняя мощность с нулевой до максимальной.
«Самая рискованная точка была как раз та точка, в которую попал оператор случайно, начиная вот это электротехнический эксперимент. В 200 мегаватт. Почему она самая опасная. Это переход от воды к пару, когда резко меняется плотность», - отмечает ликвидатор аварии на ЧАЭС, научный руководитель проекта «Укрытие» Владимир Асмолов.
В документах, рассекреченных Киевом, есть и расшифровка переговоров, что в ночь с 25 на 26 апреля вели инженеры Чернобыльской АЭС. Они подтверждают: взрыва было два - один уничтожил реактор, второй весь энергоблок.
«- У нас тут вся комната затряслась. Думали вся аэраторная отвалится.
- (кричит) 75-й срочно. Разгружайте 4-й блок. Алло!
- Да, да. Я говорю срочно на БШ-3, с человеком плохо. Так давайте.
- (кричит) Я говорю - срочно. На БШ-3 взрыв», - говорится в документе.
После второго взрыва над реактором появляется столб разноцветного огня. Тысячи жителей города завороженно на него смотрят, не зная, что в воздух поднимается смерть. За 10 суток пожара в атмосферу было выброшено 380 миллионов кюри. Авария произошла ночью. Но даже наутро местным жителям никто ничего не объяснил. Люди пошли на работу, детей повели в школы, в магазинах продавали продукты - уже радиоактивные. Только сутки спустя - 27 апреля - началась эвакуация.
На бой с новым, незнакомым врагом первыми бросают людей в погонах. Вячеслав Клименко - тот самый человек, что сбрасывал графит с крыши АЭС. Полторы минуты на всю работу - и получаешь предельно допустимую дозу радиации. Почему работали лопатой, рисковали людьми? Все просто - объясняет он - техника глохла.
«Были Komatsu - роботы-приборы. Он идет-идет, остановился. Все, приходится вытаскивать его оттуда на веревке или на тросе. Вытаскивать, смотреть, почему он остановился», - рассказывает ведущий научный сотрудник отдела 1-го управления 27 научного центра МО РФ Вячеслав Клименко.
Как и Клименко, капитан РХБЗ Сергей Новичков еще в 1986 просился добровольцем в Чернобыль. Но попал туда только три года спустя, работал над проектом «Укрытие» - это гигантский защитный купол над энергоблоком. Он менял на этом куполе фильтры, что не позволяли выбрасывать радиацию в воздух.
«Внутри кожух надевается, а это фильтр. Кожух снимаешь, снимаешь фильтр, надеваешь новый кожух и фильтр. И убегаешь», - показывает ведущий научный сотрудник отдела 1го управления 27 научного центра МО РФ Сергей Новичков.
Почти все в подразделении Новичкова были добровольцами. Многие уже отслужили, вышли из запаса. За это их в шутку называли «партизанами». Все понимали - проблемы со здоровьем будут. Но были воспитаны поколением тех, кто сражался за Родину, и иначе поступить не могли.
«Болезни ускорились, в более раннем возрасте пришли. В 45 лет катаракта у меня на оба глаза. Это радиация, излучение», - отмечает Новичков.
Пока тысячи добровольцев рисковали жизнью, Москва молчала. О трагедии в Чернобыле Михаил Горбачев сообщил стране только 14 мая, когда повышенный радиационный фон зафиксировали уже даже в тысячах километров - в Северной Европе.
Правду об аварии на ЧАЭС до всего мира донес академик Валерий Легасов. Проведя в Чернобыле полгода, он подготовил 700-страничный доклад, где было все, и даже то, о чем во властных кругах его просили не сообщать Западу: о низкой подготовке операторов и ошибках, допущенных в инструкциях по эксплуатации станции. За свою честность он заплатил дорогой ценой - академика исключили из научно-технического совета, не дали Героя соцтруда. В 1988 году он свел счеты с жизнью.
Эта авария унесла 31 жизнь в первые две недели. Быстро умирали те, кто получили лучевые ожоги. У других Чернобыль провоцировал рак. Это около 20 тысяч человек. У большинства ликвидаторов возникли те или иные проблемы со здоровьем, связанные с воздействием радиации.
Четыре года назад памятник ликвидаторам чернобыльской аварии открыли на Поклонной горе. Пожарный и инженер, военный и медик шагают вперед. И если бы не их решимость и героизм, последствия этой трагедии могли быть куда серьезнее. Стоя здесь, задаешься вопросом: не повторится ли она, усвоили ли мы уроки 1986-го?
Ведь была же у японцев Фукусима, разрушенная цунами. Радиационный фон на тридцать километров вокруг был превышен в 100 раз. А как у нас? Теперь в России атомные станции строят, создавая четыре уровня защиты. Реактор не должен взорваться, даже если на АЭС упадет самолет.
Еще один важный урок: именно после Чернобыля в Союзе стали создавать полноценную систему гражданской обороны. До чернобыльской катастрофы гражданская оборона Советского Союза была настроена только на защиту населения в военное время. Впервые катастрофа показала необходимость перестройки гражданской системы обороны, придав ей новый акцент защиты населения от землетрясений, химических катастроф и радиационных аварий.
Смертельный страх
Жертвами воздействия радиации стали 29 человек - это сотрудники станции и пожарные, принявшие на себя первый удар. Из-за лучевой болезни они погибли в течение нескольких месяцев после аварии.
Начальник лаборатории проблем Чернобыля и советник президента НИЦ «Курчатовский институт» Александр Боровой утверждает, что за пределами промплощадки лучевой болезни не наблюдалось ни у одного человека. При этом, даже эти жертвы были из-за того, что люди не знали о подстерегающей их опасности или не выполняли требований техники безопасности. Боровой имеет полное право так рассуждать - с момента аварии он 20 лет подряд ездил к ЧАЭС в командировки и сам лично заходил в центральный зал четвертого блока для проведения измерений.
“Опасней всего не сама радиация, а её боязнь - это называется радиофобия. Люди умирали из-за страха лучевой болезни, даже если были не облучены. Я был свидетелем такого случая - рядом со мной на диване сидел коллега, он откинулся на спинку и умер, как позже показало вскрытие, от остановки сердца. Хотя сам он не получал каких-то опасных для здоровья доз радиации.” - вспоминает Боровой.
Российский государственный медико-дозиметрический регистр подтверждает эти выводы. Из 60 тысяч ликвидаторов получивших дозы облучения более 100 милизиверт*. При этом от других причин, которые не имели отношения к радиации, умерло порядка 5 тысяч человек.
*Зиверт (Зв)-единица измерения, которая показывает эффективность излучения с точки зрения его воздействия на организм человека. Один милизиверт(мЗв) равен одной тысячной зиверта. Доза в 6 зивертов – смертельна. Излучение до 0,5 Зв считается безопасным.
Почему одни ликвидаторы Чернобыля заболели и умерли, а другие здоровы
Инженер Сергей Смогоржевский в 86-м году отработал на Чернобыльской станции пять месяцев, ежедневно измеряя дозы облучения, которые получали строители, возводившие саркофаг над четвертым блоком.
Интервью, которое Сергей дал нашей газете, подробно описывает внутреннюю «кухню» ликвидации последствий ядерного выброса. Как были организованы работы и быт на станции, какие меры принимались, чтоб сохранить здоровье гражданских людей, и как наплевательски обращались с военными.
С исторической точки зрения — интереснейшие сведения. Но и с практической — крайне полезные. Если, не дай бог, снова подобная авария, будете знать, как грамотно себя вести.
— Я окончил Институт тонких химических технологий, военная специальность — радиационная разведка (гражданская — инженер-химик-технолог). Срочную не служил, но у меня была военная кафедра в вузе, я военнообязанный. В июне 1986 года мне пришла повестка. Показал отцу — то ли на сборы, то ли в армию. Батя-химик посмотрел, все понял и сказал: «Ты там поаккуратнее все-таки».
— Выходит, вы знали, куда вас призывают?
— Все химики знали, куда едут. Ясно было, что призыв по военной специальности. Особо никто не сопротивлялся. Кто не хотел — просто не являлся по повестке. Набор был срочный — кто пришел, тот пришел. Один не хочет, возьмут другого. Из нашего института призвали около 20 человек. Мы все его окончили один-два года назад. А всего из Москвы набрали примерно 150 человек. Мы приехали в Киев, потом нас перевезли в Чернобыль, и с начала июля наш «батальон лейтенантов» приступил к службе (народ подъезжал не одновременно, а по частям).
— Кому вы подчинялись? Министерству обороны?
- Нет, Минобороны нас только призывало через военкоматы. А запрос на то, чтоб нас призвать, исходил от Средмаша — Министерства среднего машиностроения. В Советском Союзе оно ведало всем, что относится к атомной энергии.
По ведомственной принадлежности мы относились к Средмашу. Минобороны отвечало за дезактивацию станции и прилегающих территорий, а Средмаш строил саркофаг над разрушенным блоком, это была его зона ответственности. Для строительства нужны были строители и автодорожники — они составляли две трети сил, работавших по линии Средмаша. А химики, геодезисты и топографы — одну треть. Главная задача химиков была держать на контроле дозы облучения, которые получали строители. Чтоб не было ни передоза, ни недодоза.
— Какая доза считалась предельно допустимой?
— 25 рентген — это суммарно за все время пребывания на станции.
— Как быстро можно было набрать 1 рентген?
— Приехать на станцию, пройтись по машинному залу, выйти на четвертый блок — и за один проход получаешь 1 рентген. Но если работать не на самом блоке, а в сравнительно «чистом» месте, дневные дозы были меньше. За день допускалось до 2 рентген, а если работы были особо важные — безмерно.
Самые напряженные с точки зрения радиации работы велись там, где строился саркофаг, то есть именно на разрушенном четвертом блоке. Это была 3-я зона. Деление по зонам такое было: нулевая зона — за 30 км от станции, первая — до 30 км, вторая — сама станция и приближенные объекты, третья — разрушенный блок. Часть станции тоже входила в «трешку» — крыша 3-го машзала, узел перегрузки — Копачи (это близлежащая деревня в 500 метрах от станции).
Фото: Из личного архива
— Вы где работали, в какой зоне?
— Отдел наш находился во второй зоне. Третья зона начиналась в 15 км от нас — от узла перегрузки. К узлу подходила чистая машина, приехавшая со стройматериалами или бетонным раствором. На Копачах раствор и бетон из сравнительно чистых машин перегружался в «грязные», и грязные уже ездили только по станции.
Жили мы в Иванкове и Тетереве в пионерлагерях, там размещались сотрудники Средмаша. Это 150 км от станции. Дорожники быстро проложили дорогу и автобусами возили каждый день. Но все равно получалось долго, два часа. Поэтому мы часто оставались ночевать на работе. Тем более, обязаны были работать круглосуточно. Отдел наш был в средней школе №3, у нас там полкласса было отделено, стояли койки для дежурной смены. Надо — прикорнул.
Нам, дозиметристам, все пять месяцев закрыли третьей зоной.
— Хотя вы были во второй?
— Ночевали во второй, а работали в третьей. Но не каждый день.
— Как долго вы работали на станции?
— В командировку туда все приезжали на полтора месяца — кроме нас. Мы там были бессрочно, пока не построили саркофаг. Я уехал в начале декабря. Ровно пять месяцев.
— В чем конкретно состояла работа вашего батальона?
— Строительные работы шли на шести участках. Везде работали «стройбатовцы» Средмаша. Мы должны были следить за дозами, которые они накапливают. Кроме того, мы готовили данные о том, какое излучение там, где планируются новые работы, и сколько в этом месте получит человек за 1, 2, 3 часа. От этого зависело, кого туда посылать. Если послать того, кто уже набрал приличную дозу, можно вылететь в передоз. Передоз был нам запрещен категорически.
По текущим работам планировалось так: человек новенький приезжал, набирал 7 рентген, после этого ходил на менее напряженные работы, за «десяткой» — на еще менее напряженные, а начиная с 15 рентген его вообще старались никуда не посылать. Хотя бывали моменты.
На одном совещании начальнику управления доложили, что не хватает водителей миксеров. Все, кто есть, дозы понабирали. Он сказал: скажите дозиметристам, пусть им дозы вдвое уменьшат и они дальше работают. Но фокус не прошел, восприняли как шутку. Это и было сказано как юмор. Черный, но юмор. Хотя академик Ильин в воспоминаниях пишет, что обсуждался вопрос о вводе «военной дозы» 50 рентген.
— Как вы измеряли и контролировали дозы?
— На каждом из рабочих участков сидел дозиметрист. Всем, кто шел на работу в 3-ю зону, он выдавал на день дневной дозиметр на маленькую дозу до 2–3 рентген — их называли «карандашами». И одновременно каждый человек еще постоянно носил дозиметр-накопитель.
Люди заканчивали работу, выходили из зоны и сдавали «карандаши» на проверку. Дозиметрист снимал с них показания, заносил в журнал и суммировал с предыдущими.
Когда по журнальным записям набиралось в среднем 5–6 рентген на каждого человека, всю бригаду привозили к нам в отдел, и мы снимали показания уже с их дозиметров-накопителей. Данные в журнале и накопителе сравнивались.
Разброс между ними был всегда, потому что точность дозиметров была низкой, на уровне 50%. То есть если у человека 5 рентген набрано, с равным успехом это может быть и 7 рентген, и 2 с половиной. Но у нас за счет двойного отслеживания данных — в «карандашах» и накопителе — точность получалась немного выше. Во всех отчетах, кстати, говорили, что в нашем подразделении самая большая точность измерения доз.
— Какая была у вас должность?
— Меня сначала распределили на должность инженера в отдел дозконтроля, а через месяц дали старшего инженера. Сам себя я называл «младший командир заградотряда». Следил, чтоб народ не попал в тыл раньше времени, а попал тогда, когда ему надо.
— Чтоб не симулировали передоз? Были такие случаи?
- Всяко было. Ну вот, например, были случаи — у всей бригады 10 рентген, а у одного — 15. Явно что-то не так. Человек с такой выпадающей дозой попадал в первый отдел (он обеспечивал режим секретности), из первого отдела его отсылали к нам. Я брал этого человека, и мы с ним шли по дорожке, где они работали.
Я говорил: «Вот вас привезли. Куда ты пошел? Дальше что делал?» Он показывает, мы с ним пробегаем по маршруту, и я на этом маршруте замеряю поля.
Иногда бывает, человек отошел на 2–3 метра в сторону от остальной бригады и попал под пятно. Мне надо, во-первых, найти пятно. Во-вторых, если нет пятна, выяснить, почему у него такая большая доза. Ошибка дозиметра или он попросту положил его на броню? Потому что можно было положить дозиметр на гусеницу трактора — их в зоне никто не мыл — и получить большую дозу.
— Это как градусник положить на батарею, чтоб температура подскочила?
— Именно так… Там всех пугали и стращали, что тех, кого поймают, накажут. Страшный КГБ у нас представлял Виктор Молочков из Шевченко, он был замначальника первого отдела.
— Особист?
— Да. Мы ему не подчинялись, но были под его контролем. Разборки шли от него. Он звонил: иди проверяй.
Был у меня случай: под подозрением оказался дед из Туркестана, лет 60. У него был передоз. Пошли с ним, посмотрели, где он работал. Ну нет пятен, нет нигде. Причем дед нормальный, вся бригада хорошего мнения о нем, не может он жульничать. Я докладываю Виктору: прошлись, все чисто. Он мне говорит: «Ну и пиши «ошибка дозиметра», ты взял его на проверку и выяснил, что дозиметр врет». Я написал. Ну и все. Дед пошел в общагу, потому что пятен не было и никаких разборок тоже не было.
— Особист велел представить дозиметр неисправным, чтоб не наказывать деда?
— Ну да. Вообще всех этих ужасов с автоматами, криками, стучанием по столу — не было, конечно. Косяки случались, но разруливать старались по-человечески.
— Вы сказали: «человек мог попасть под пятно». Что это такое «пятно»?
— Небольшой участок, где уровень радиации значительно выше, чем рядом. Причиной может быть, к примеру, осколок с блока. Вылетел куда-то далеко и лежит там. Вокруг него — «пятно».
Облучение в зоне всегда неравномерное. Это как прожектора, которые расставлены в разных местах, но освещение от них идет разной интенсивности. Вы пробегаете с экспонометром и смотрите — с той стороны светит меньше, с этой больше, а вот тут, если поставить стеночку, уже будет полумрак. То же самое с радиационным фоном.
У нас были ребята из МИФИ, преподавали на кафедре радиационной защиты. Приехали на станцию добровольцами предложить свою помощь. Они давали рекомендации по снятию фона. Не надо, скажем, городить сплошную защиту на каком-то участке, достаточно вот тут площадочку зачистить — и фон сразу упадет. Я ради интереса с ними ходил в разведку несколько раз, они делали так: намечали заранее точки, пробегали по ним, замеряли дозы, находили, откуда идет просвет, а потом высчитывали, где лучше поставить стеночку, где закрыть, а где и почистить.
Фото: Из личного архива
— А дозы, которые получали вы сами, вы замеряли?
— Конечно. Теми же дозиметрами и накопителями, как у всех.
— Сколько у вас набралось рентген, когда вы уезжали?
— В архивной справке записано — доза внешнего облучения 21 рентген. Внутреннее — неизвестно, его не мерили, потому что приборов не было.
— Вы внушаете оптимизм. На случай ядерной войны. 30 лет прошло, а вы живы-здоровы, хотя набрали почти 25 рентген.
— 25 дозиметристу нельзя было получить. Если он получал 25, его вызывали в первый отдел. С какого перепуга ты, дозиметрист, и залетел? Все работы должны были быть подконтрольными и прогнозируемыми.
— У вас есть сведения о тех, с кем вы там были? Как у них сложилось?
— Из тех 20 ребят из моего вуза, с кем я служил вместе, погиб один в автокатастрофе. Все остальные живы. Бывают хвори, но нам уж по 60 лет. А так все в общем в неплохой форме. Зато с моими одноклассниками, которые в Чернобыле не были, все гораздо хуже. Треть класса уже умерли, причем две девочки — от онкологии.
— Встречаетесь с «чернобыльцами»?
— Пересекались несколько раз. Но регулярно — нет. Да и когда? 26 мая на Митинском кладбище? Не тот повод, чтоб выпить и посидеть.
У нас нет своего Дня победы. Мы вели сражение за будущее страны, и мы его выиграли, а Дня победы нет. И ощущения победы тоже нет.
Понятно почему. Для государства любые упоминания Чернобыля очень болезненны. До 91-го о нем вообще молчали. У многих ликвидаторов на этой почве были потом нервные срывы. Ты в зоне, тебе объясняют, что ты делаешь что-то очень важное. Работаешь по следу ядерного взрыва. Там мы чувствовали себя героями.
— А возвращались — тут никто не знал, что вы герои.
— Да и сейчас не знают. 26 мая из года в год — ни слова в центральной прессе или на телевидении.
— Но в этом мае вышел американский сериал «Чернобыль». Он получил очень большой резонанс. Вы его видели?
— Резонанс как раз и объясняется тем, что люди не информированы о Чернобыле. Для них этот сериал оказался откровением. Хотя там первая серия целиком слизана с «Чернобыльской тетради» Григория Медведева, которая вышла 30 лет назад. Потом все строится на описаниях Светланы Алексиевич, но они некорректны. У нее, например, приводятся данные по дозам детей, а такие дозы даже для взрослых смертельны. Вообще сериал, на мой взгляд, достаточно скандальный.
— Расскажите про быт ликвидаторов. Какая форма у вас была? Как часто ее выдавали?
— Формы не было. Когда мы приехали, нам выдали стройотрядовские робы. В них все ходили — и военные, и гражданские. Одежду надо было часто менять, и она должна была быть дешевая и практичная. С объекта выходишь — снимаешь робу, получаешь чистую. Грязную — на дезактивацию или на выброс. Поэтому форму там не носили. Идет человек, и не поймешь, военнослужащий он или нет. Узнать военных можно было только по кепочкам. Если кокарда — офицер. Если звездочка — рядовой. Шиком был танковый комбинезон. Черного цвета, плотная тряпка, очень такой добротный. Но их было мало, поэтому мы их носили в качестве парадной формы. Если мне на блок сегодня не ехать, я могу его надеть и пойти в столовую. Но если на блок, я лучше надену обычную робу.
— Получается, одежду меняли каждый день?
— Только если на блоке работа. Тогда меняли. А если по городу ходить — одежда не набирает больших доз. Там не так страшно все было. Я вообще считаю, радиация не так страшна, как «радиофобия» и безграмотность в отношении доз и последствий облучения.
— В Чернобыле вы видели безграмотность?
— Видел и безграмотность, и непрофессионализм.
Армия, например, оказалась совершенно не готова к той работе, которая ей была поручена. Армейские дозиметры-«карандаши» (еще их название — «глазки») были сразу забракованы. Они измеряли либо слишком маленькие дозы до 200 миллирентген, либо слишком большие — до 50 рентген. По ним не рассчитаешь, когда у человека предельная доза наступит.
Как велся контроль на участках Средмаша, я вам рассказал. Каждый, кто шел в зону, получал индивидуальный дозиметр. А в армейских подразделениях дозиметры выдавались только офицерам. По показаниям офицеров заносили дозы всей бригаде, с которой он работал. При том, что сам офицер на работу не выходил. Он привозил бойцов и сидел в машине и заведомо получал меньшую дозу, чем ребята, которые работали. А дозу им ставили по нему.
Костюмы ОЗК (общевойсковой защитный комплект) тоже, как оказалось, не могли быть использованы. Ребята на пунктах полива, где мыли транспорт, в таких костюмах за полчаса получали тепловой удар. Лето, жара, а они в прорезинке.
Ходили солдатики с поролоновыми респираторами. Дышать в них невозможно. Нужны другие респираторы — обычные «лепестки». Но их надо менять каждые 10–15 минут. Дальше такой респиратор работает во вред, на нем оседает пыль, от пота он становится влажным, и сам превращается в источник радиации. Когда я ходил в зону, я брал штук 5–6 «лепестков» и менял. У армейцев ничего подобного не было.
Армейская техника и оборудование тоже не отвечали требованиям. Машины дезактивации, дегазации давали струю до второго этажа от силы. Обычная пожарная машина была намного эффективнее.
В общем, много всего такого. Я еще думал, вот вернемся домой, нас призовут на сборы и скажут: давай, пиши, что подходило, что нет. Чтоб в следующий раз армия была готова. Чтоб оборудование имелось подходящее, и защита для людей была надежная и продуманная. Но — нет. Гражданские еще какой-то интерес проявляли. А армейские вообще ничем не интересовались.
— Вы полагали, что после аварии будут сделаны попытки переоснастить армию с учетом чернобыльского опыта?
— Полагал, но попыток не было.
— Как было организовано питание для ликвидаторов?
— Мы приехали в первом заходе — человек 15 наших ребят. Химиков было двое, остальные строители, но все — лейтенанты. Капитан, который нас принимал, сразу сказал: приехали, ну идите обедать.
Зашли в столовую, отдали бумажку, которую дал капитан. И какое-то время так и продолжалось: заходишь в столовую, у тебя никто ничего не спрашивает, ни талонов, ни документов.
Талоны ввели только к августу. Еда была обычная. Борщ или суп. Котлет не было, мясо только шматком или мелкорубленое. Повара готовили круглосуточно с перерывом на три-четыре часа — от часа ночи до пяти. В остальное время заходишь — два-три блюда на выбор.
— Правда, что ликвидаторы регулярно выпивали, чтоб нейтрализовать облучение?
— То, что алкоголь нейтрализует облучение — это сказка. Там, где дислоцировались войска, спиртное не продавалось и не раздавалось. Насчет вагона со спиртом — не было его. Я бы знал, потому что в каждой службе был наш лейтенант.
Но, конечно, для себя алкоголь люди привозили из Киева. Ребята гражданские, которые приезжали в командировку, тоже привозили. При этом спиртное на станции было под запретом. Если выпивали, то втайне и по какому-то поводу — день рождения, например. И немного, грамм по 100–150.
Спиртное было валютой важнее доллара.
У меня был у солдата самоход, я за фляжку спирта его притушил. Парень, рядовой, слинял в Киев на три дня, как раз достаточно, чтоб пойти под трибунал. Но я за фляжку договорился с его командиром, что он не будет поднимать шум, хотя бумаги уже прошли.
А особист — вот этот Виктор Молочков — затушил окончательно, изъял бумаги. Очень спокойно сказал: «Ты же был в курсе, что он в Киев рванул? А почему не остановил?» — «Ну что ты хочешь, — ответил я. — Они тут с мая месяца. Ты еще можешь выйти за зону, а им нельзя. Ну съездил к девочкам на пару дней. Работа же не встала из-за этого». Особист сказал: «Ну смотри, если в пятницу он здесь не будет стоять, оба пойдете под трибунал, а придет — будете на работу ходить». Ну и он в пятницу с утра как раз появился.
— Как закончилась командировка? Был праздник с награждениями, благодарностями?
— Закончилась командировка очень буднично. Саркофаг построили, в войсках мы уже были никому не нужны, надо нас было отправлять домой. Но поскольку мы не были приписаны ни к какой воинской части, оформить нам увольнение было нельзя. Поэтому нас стали быстро распределять по точкам Средмаша. Меня распределили в город Шевченко. Я поехал туда, пришел в часть, встал на учет, мне дали отпуск 45 дней — он всем полагался, кто был на станции. Слетал в Москву, вернулся и тут же получил приказ об увольнении. Ну и все. На этом моя чернобыльская эпопея завершилась.
Радиоактивные мифы
Многие люди при слове Чернобыль тут же представляют себе огромные территории, зараженные радиацией, где нельзя находиться без свинцового скафандра. На самом деле это далеко не так. В самом реакторе на момент аварии находилось примерно 185 тонн ядерного топлива - диоксида урана. Проверки специалистов показали, что во внешнюю среду попало не более 10%.
“Мы взяли более миллиона проб и составили карту радиоактивного загрязнения Европы по всем осевшим после выброса наиболее опасным долгоживущим радионуклидам. Это было несложно, потому что было точно известно количество радионуклидов в реакторе. На карте четко видно, что, где и в каких количествах выпало. - вспоминал ученый-эколог, директор Института глобального климата и экологии Росгидромета и РАН, академик Юрий Израэль, - “Больше всего фонящего вещества осталось на промышленной площадке у станции, а в среднем выброс составил 3-5%. А летучих соединений цезия-137 - в среднем 10%. Все это подтверждено научными исследованиями, а утверждают обратное только те, кто не имеет квалификации и не разбирается в ситуации.”
“Такой фон представляет опасность для человека не больше, чем посещение рентген-кабинета в больницу.” - рассказал инженер по радиационной безопасности НИЦ “Курчатовского института” Евгений Степанов, - “Сейчас многие называют Чернобыль самой страшной катастрофой на АЭС, но это неверно. В мире было достаточно аналогичных прецедентов, просто их не так растиражировали. Взять ту же Фукусиму - она гораздо страшнее: взорвалось три энергоблока, а не один. Такая оценка скорей как первое впечатление всего человечества на что-то новое и непонятное.”
Причина Чернобыльской катастрофы таится в секретном звонке из ЦК
Прошло 30 лет со дня чернобыльской трагедии. Со многих документов и сведений слетел гриф секретности. Рассказать о них «МК» согласился бывший заместитель директора Чернобыльской АЭС Александр Коваленко, который в 1986–1988 годах возглавлял отдел информации и международных связей при правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии. Журналисты, освещающие события тех лет, называли его «мистер Правда», так как он оставался верен принципу — не говори прессе того, во что сам не веришь. Вот и сейчас Коваленко поговорил о катастрофе начистоту.
Александр Коваленко измеряет радиацию на ЧАЭС. Фото: Из личного архива
— Александр Павлович, за 30 лет ваша точка зрения изменилась на причины и последствия катастрофы?
— Нет. Виноват персонал станции. Недостатки у чернобыльского, как и у любого другого реактора, безусловно, есть, но не в этом главная причина аварии. Если водитель бензовоза умышленно или по глупости повернет в кювет и машина взорвется — кто виноват? Конструктор бензовоза? Создатель двигателя? Авторы ПДД? Нет, виноват водитель.
Во время испытаний на выбег (сколько времени и в каком количестве будет вырабатываться электроэнергия для насосов, подающих воду для охлаждения реактора) мощность аппарата упала значительно ниже, чем было необходимо по программе. Персонал был обязан их прекратить и заглушить реактор. Но вместо этого они стали пытаться любой ценой поднять его мощность до запланированной программой эксперимента. Двенадцать раз операторы проигнорировали регламент эксплуатации, вопреки десяткам инструкций отключили все системы аварийной защиты и охлаждения. Так что причина аварии — незаконный эксперимент.
— Вы говорите — персонал. Разве у них нет имен?
— Руководил испытаниями заместитель главного инженера Анатолий Дятлов. Из записи телефонного разговора ясно, что оперативный персонал понимал — повышать мощность реактора нельзя. Но Дятлову позвонил работник всесильного ЦК КПСС Георгий Копчинский и приказал выводить четвертый реактор на мощность. В 1986 году на станции ходили слухи, что эти испытания были нужны для диссертации Копчинского. А Дятлов хотел провести их любой ценой, потому что тот обещал назначить его главным инженером или директором станции.
— Так слухи или правда?
— Конечно, Копчинский все это категорически отрицает, ссылаясь главным образом на отсутствие телетайпа у него дома. Но никто и не говорит про телетайп. А телефон в цэковском доме был. В одной из наших бесед Раймонд Бризе (зам. председателя Верховного суда СССР — он председательствовал на суде по катастрофе) также упоминал о существовании такой записи, которая тогда была засекречена.
— То есть виноват и Копчинский?
— Обвинять его в случившемся прямо или косвенно неправильно. Каждый должен нести свой чемодан. Находясь в своей московской квартире, он не мог точно знать и чувствовать ситуацию на четвертом блоке. Роковые решения принимались на месте. В результате Дятлов получил 10 лет тюрьмы, а Копчинский — орден за ликвидацию.
— Кто, по-вашему, внес наибольший вклад в ликвидацию аварии?
— В первую очередь это сотни тысяч «ликвидаторов». Из ученых — академики Валерий Легасов и Анатолий Александров, а из руководства страны — Борис Щербина. Он был председателем правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии. Я знал его еще по работе в Новом Уренгое, видел в Спитаке. Это был титан: главным для него была работа. Он не пил, не курил, не ездил на охоту с начальством, не прогибался перед ним. Ответственность всегда брал на себя и принимал опасные для карьеры решения, если это было нужно для дела.
Оперативно - следственная группа и члены суда судившего виновников аварии в районе 4 блока
Таких, как он, вожди не любили и не любят. Когда опасность проходит — их задвигают подальше, дабы не напоминали о трусости вождей. Так случилось и с Щербиной. В июне 1989-го его отправили на пенсию «по состоянию здоровья». Да, он перенес инфаркт после поездки с Горбачевым на ЧАЭС: его выдернули с больничной койки только для того, чтобы сопроводить генсека. Свою роль, конечно, сыграло и явное раздражение, с которым его восприняла во время визита на станцию в феврале 1989 года Раиса Максимовна.
— 23 февраля 1989 года Горбачев посетил станцию. Помните, как это происходило?
— По правилам на станцию нельзя было ездить в «цивильной» одежде и обуви, все переодевались. Им подготовили спецодежду. Раисе Максимовне — костюмы на выбор. Специально для нее «девятка» доставила несколько пар французских сапог. Правда, переодеваться они не стали. Горбачев был готов, но жена отказалась категорически. Когда генсек говорил не на камеру, она его перебивала и тоном учительницы младших классов произносила: «Михаил Сергеевич имел в виду» или «Михаил Сергеевич не это хотел сказать». Она, кстати, задавала много вопросов, переспрашивала, старалась точно понять, что ей говорят специалисты.
— Во вторую годовщину аварии, 27 апреля 1988 года, академик Легасов повесился. Якобы не смог пережить, что ему не присвоили звание Героя Соцтруда. Известна версия, по которой Горбачев вычеркнул его из списка со словами: «Ученые не рекомендуют». Это правда?
— Правда, что вычеркнули. Говоря об ученых, думаю, Горбачев имел в виду академика Евгения Велихова (президент Российского научного центра «Курчатовский институт»), которому благоволила Раиса Максимовна, а до нее — Галина Брежнева. А что Легасов из-за этого повесился — не верю. Он был ученым с мировым именем в области плазменной технологии и водородной энергетики. Люди такого уровня, как правило, не обеспокоены количеством «бляшек» на пиджаке. Его волновали только ликвидация аварии и предотвращение подобного в будущем. Думаю, что причиной суицида были наследственные проблемы. В семье Легасовых по мужской линии многие расстались с жизнью подобным образом.
— Когда Дмитрий Медведев был президентом, вы писали ему открытое письмо, где просили обратить внимание на социальную и медицинскую помощь ветеранам-чернобыльцам, особенно ставшим впоследствии инвалидами. Сегодня их осталось в живых меньше 40 тысяч человек. Он вам ответил?
— Зато Ельцин в свое время откликнулся!
— В 1999 году была ликвидирована Федеральная энергетическая комиссия (ФЭК), что полностью развязало руки «эффективным менеджерам» и ставило под угрозу безопасность АЭС. Вместе с членом ЦК Аркадием Вольским мы написали письмо Ельцину, и тот отменил свой указ о ликвидации (небывалый случай). Вольский, поговорив с Евгением Примаковым, через которого продвигалась эта проблема, предложил мне этот реанимированный ФЭК возглавить. Я стал задавать много вопросов, и он отправил меня на беседу к премьеру. «Какова моя главная задача?» — спросил я у Примакова. Он ответил: «Не дать им развалить систему», — и еще нецензурно выразился про Чубайса. Но повоевать с Чубайсом мне не довелось, через неделю или две Примакова сняли. А атомными станциями страны стал руководить широко известный сегодня по криминальной хронике Леня Меламед.
Раиса и Михаил Горбачевы на ЧАЭС в 1989
— Какими должны быть действия правительства и СМИ в случае катастрофы?
— Экстремальная ситуация требует создания «информационного бога», организации по предоставлению объективной, а не ведомственной информации. Такой «информационный бог» жизненно необходим. Если его нет, начинается то, что мы видели и в Чернобыле, и на Фукусиме.
— В чем разница между Чернобылем и Фукусимой?
— Так как японцы упорно продолжают скрывать информацию, объективные выводы даже сегодня делать весьма сложно. На Фукусиме после землетрясения и цунами, с моей точки зрения, никакой катастрофы не произошло — к ней, как и в Чернобыле, привел человеческий фактор. Если распространяемая после аварии информация хоть как-то соответствует действительности, то можно говорить, что катастрофы не было, пока они сами ее не устроили. Реакторы на Фукусиме и в Чернобыле разного типа, и все равно ясно: Японии не хватало чернобыльского опыта. Зато у них хватило героев, готовых пожертвовать собой.
В Японии после землетрясения и цунами все сотрудники станции не сами, а якобы по приказу руководства (думаю, соврали, чтобы по японскому обычаю сохранить лицо) были эвакуированы от аварийных энергоблоков. Такое решение, с их слов, было «принято из-за нарастания давления внутри атомной силовой установки и повышения уровня радиации». В результате существенно упал уровень воды, что привело к нарастанию давления внутри реакторов, последующим взрывам и выбросам, а уровень радиации катастрофически поднялся. Отсутствие в первые сутки после катаклизмов немедленных и решительных действий по подаче воды для охлаждения привело к катастрофе.
— Чье правительство сработало лучше: наше или японское?
— В СССР авария немедленно стала национальной бедой. А в Японии правительство долго считало Фукусиму проблемой частной компании. По сравнению с японским действия советского правительства и специалистов-атомщиков после аварии в Чернобыле выглядят образцом оперативности, ответственности и профессионализма.
Читайте также: