День как белая невеста ночь как фрак на аферисте

Обновлено: 02.07.2024

прощание с мастером

С уходом Асара Эппеля русская литература потеряла очень крупного мастера, которого она традиционно не успела достойно оценить при жизни. Переводы с польского, стихи для мюзикла и, наконец, самое главное в его творчестве – пристальная и ни на кого не похожая проза – все это ждет серьезных исследователей.

За что бы ни брался Асар Эппель, он делал это неторопливо, придавая слову то великое значение, которое оно всегда имеет для настоящего писателя. Никакой приблизительности – только абсолютная точность. Поэтому и читать прозу Асара хочется медленно, вникая в уникальную фактуру этих текстов, полных пленительных подробностей и своебразнейшего юмора. Открываю на первом попавшемся месте его рассказ «На траве двора»: Напоролся Василь Гаврилыч в результате на слободу города Москвы, где сразу же поженился на домовладелице Дариванне, пленив ее, как встарь его земляк сластолюбивую императрицу, малороссийскими песнями и могучим хохлацким загривком, который якобы, как никакой другой, удобен для обхвата горячими женскими руками.

Это не лучшая и не худшая, а – типичная для Эппеля проза, в которую как войдешь – так выйти нет ни возможности (такая мощная воля у автора), ни желания (таково обаяние его мастерства).

В телевизионной передаче «Школа злословия», показанной прямо перед его смертью, Асар Эппель рассказывал о том, кто ему особенно дорог в русской литературе. Мы много говорили с ним об Андрее Платонове. Эппель внимательнейшим образом анализировал фразу Платонова. И я очень был рад, когда он с особенным каким-то теплом назвал этого великого русского прозаика своим любимым автором.

Не знаю другого писателя в нашей сегодняшней литературе, который бы так мощно и плодотворно продолжил платоновские традиции.

Разнообразие умений и интересов Асара Эппеля поразительно. Серьезная проза, а рядом – азартная пластика музыкального театра.

Мюзикл «Биндюжник и король», с музыкой Александра Журбина, шел в театре имени Вахтангова, на основе его был сделан фильм. Критика наша, как всегда, не удосужилась разобраться в литературных достоинствах этой работы. А они – уникальны. Хотелось бы посмотреть на другого автора, который бы так точно и выразительно, а главное, так похоже на Бабеля сказал бы о Молдаванке:

День – как белая невеста,

Ночь – как фрак на аферисте…

Ночью – ломтик лунной брынзы,

Оловянный дождь с рассвета…

Это – стихи, каких днем с огнем не найдешь в большинстве мюзиклов, которых все больше в Москве и в которых все меньше поэзии.

Когда я говорю обо всех этих удачах замечательного писателя, требующего серьезнейшего изучения, я все больше ощущаю острую нужду в товарище, никогда ничего от меня не требовавшем, но всегда готовом прийти на помощь. Мне, и не только мне, будет очень не хватать тебя, Асар…

В конце февраля умер Асар Эппель. Я и не предполагал, что эта печальная новость может так сильно меня взволновать и даже на некоторое время выбить из колеи. Будто жизнь лишилась чего-то настолько важного и необходимого, что и заменить нечем.

Первый же много лет назад прочитанный его рассказ вверг меня в шоковое состояние. С тех пор я с жадностью набрасывался на каждую его новую публикацию, в частности, в нашем «ИЖе».

А еще в своих оценках совпадешь с некоторыми литераторами, считающими его стилистику барочной. Но будешь ставить это ему не в вину, а в заслугу. Ибо, как правильно заметил, правда, по иному поводу, Михаил Яснов: «Не тоталитарные устремления классицизма, не революционный пафос романтизма – а именно причудливое, тайное и не всегда добронравное бунтарство барокко оказалось созвучно гуманитарным настроениям общества, стоящего на пороге не только социальных, но прежде всего этических перемен».

А Квалифицированный скажет: явно недооценен. Почему? Да потому что не нашлось еще конгениального критика, способного разложить по полочкам добытые им сокровища, найти объяснение механизмам его могучего воздействия на чуткие души ценителей Прекрасного.

Моя приязнь к его личности и творчеству не исчерпывается признанием литературных заслуг и человеческих достоинств. Читая, например, в блистательном его переводе «Люблинского штукаря» Башевиса-Зингера, я чувствую, что этот перевод – плод нешуточного интереса переводчика к быту, чаяниям и злоключениям героев зингеровской повести, обитателям еврейских сел и местечек Польши, жителям Люблина, родины матери Эппеля, и Варшавы. Нечто подобное по отношению к ним испытываю и я. Потому что и мои предки, а стало быть, и я сам – порождения практически той же самой среды. Так что Эппель для меня свой не только эстетически, но и генетически.

День как белая невеста ночь как фрак на аферисте

Не желая иметь дело с остальным алфавитом, я навязываться перестал.

А тут прошла почти целая жизнь.

Природа бесконечно одинока,
Когда она толпится одноного,
И скорбно утыкается дорога
В несносную трехсуточность дождя.
Животные вот тоже измельчали
(Такие были крупные вначале!),
Теперь они источники печали
И умирают, лучшего не ждя.

И мокнет одинокая природа,
Перехватив с утра полбутерброда,
И ждет повестки или перевода,
Готовая с пригорка соскользнуть;
И от воды тусклеет и сереет,
И к старомодной осени стареет,
А в небе Троеручица сыреет
И в оловянной банке видит суть.

Толченым кирпичом надраен,
Заштатный месяц плыл в ночи.
Звенел латунный таз окраин
От обывательской мочи.

А по соседству жил начетчик,
Над Книгой Судей мельтешил,
И жил валютчик, и налетчик,
И счетовод-учетчик жил.

Как ненарушенное девство,
Как утопившийся бобыль,
О чем-то изводилось детство
И падало глазами в пыль.

И двуязычьем обработан,
К нездешнему себя креня,
Подросток сей по фене ботал
И превращал себя в меня.

И наволочки навлекала
Ему для волокитств Москва,
Лишаясь старого закала
И опасаясь мастерства.

ПлаЧ по месту обитаниЯ

НА СМЕРТЬ ПОЭТА

Не сохнут слезы слюдяные
И не дают сойти с ума.
Вокруг налои ледяные,
И гипсу намела зима.

Утри, кобыла, слезы,
Не плачь по мужику;
Пускай теперь кукует
В Сибири на суку.

Вчера полез он в петлю,
Повешенный мужик.
Ногой теперь качает.
Во рту стоит язык.

Зачем он, как Иуда,
На дереве висит?
Зачем он как Распятый
К вагонке не прибит?

И снежная Маруха
В порты ему сует
Желающую руку,
Похабно же поет:

Качни меня, миляга,
Мороженый мужик,
Чего замедлил ногу
И высунул язык?

Велеречивый, как обериут,
вмешался диктор в тихий мой уют
и сообщил, что в закрома ячмень
ссыпает расторопная Тюмень;
еще сказал, что жители Тамани,
как встарь японцы, носят член в кармане;
еще сказал, что, нерестясь, таймень
идет путиной к острову Даманский,
а государь Вильгельм II германский
германцам туже затянул ремень.

В купальщиц голых втюрен
Шальной июль-кустарь
Крошит в речную тюрю
Солнечный сухарь.

На скороспелых ляжках,
Которые в поре,
Озяблости мурашки
При этакой жаре.

Как видно, саднит холод
В таинственных путях
И зажигает голод
У голых на грудях.

Они на брег отлогий
Идут собой горды,
Вытаскивая ноги
Из тяжести воды.

На берегу купальщиц
Июль горячий ждет И опускает пальчик
На вздрогнувший живот.

В моторе сник подагрик-поршень,
Никто с обрыва не зовет.
Чаинкою на счастье коршун
В стакане воздуха плывет.

День как белая невеста ночь как фрак на аферисте

Текст песни:

День - как белая невеста,
Ночь - как фрак на аферисте,
Переулку снится тополь,
Молдаванка!

Кто-то вышел прогуляться,
Но обратно не вернется,
Кто-то спросит старый адрес,
Но ответа не запомнит,
Молдаванка!

Молдаванка, Молдаванка,
В перстенечках оборванка,
Сине море нежит ножки,
Солнце нижет белый жемчуг.
Молдаванка, Молдаванка,
Беспрозванная дворянка,
Молдаванка, Молдаванка!
Молдаванка, Молдаванка!
Молдаванка, Молдаванка!

Это нас вспоили медом
Те янтарные помойки,
Нам наплакала шарманка,
Молдаванка!

Ночью - ломтик лунной брынзы,
Оловянный дождь - к обеду,
Накрахмаленные крылья,
Парусиновые перья,
Молдаванка!

Все хлопочем, А жить не хочем,
Фонари нахально мочим,
Тоненькие проходимцы
И дегтярные купцы.

Лодочница, каторжанка,
На копейку интриганка,
Дни и ночи, между прочим,
По тебе сижу и плачу,
Молдаванка!

Биндюжник и король

День - как белая невеста,
Ночь - как фрак на аферисте.
Переулку снится тополь.
Молдаванка.
Кто-то вышел прогуляться,
Но обратно не вернется,
Кто-то спросит старый адрес,
Но ответа не запомнит.
Молдаванка.
Молдаванка, Молдаванка,
В перстенечках оборванка,
Сине море нежит ножки,
Солнце нижет белый жемчуг.
Молдаванка, Молдаванка,
Беспрозванная дворянка,
Молдаванка, Молдаванка.
Молдаванка, Молдаванка.
Молдаванка, Молдаванка.

- Стой!
- Бежи от него!

- Бежать!
- Здрасьте.
Стой! Стой!

- Заходи на него!
- На тебе, шкет!
За фалду! Хватай его за фалду!
Вот бугай, надо ж.
Спасибо, дамочка.
Подайте грошик.
Запирай.
Скоренько пошли. Пошли.
Скорее.

- Отчиняй ворота!
- Чем?

- Пальцем!
- Понял.
Отчиняй ворота!

- Уйди, болван!
- Да уйди ж ты, болван!

- А, ну, налегли.
- Налегли, ребят.
И - раз, и - раз, и - раз.
Давай!
Пошли прямо к забору. Прямо!
Ищи, ищи, где сховались. Туды.

- Пошли за мной.
- Слухаю.

- Здесь - нет.
- Нету.

- Направо пошли.
- За могилами ищи.
У, соплечье!

- За мной!
- Слухаю.
Пошел!

- Всем оставаться на местах.
- Молчи!
. голени его - мраморные столбы,

- поставленные на золотых подножиях.
- Молчи!
. изваяние из слоновой кости, обложенное сапфирами.
Ай-яй-яй.
Бог дал, Бог взял.
Руки его.
как цветник ароматный.
Тихо, идет.
Давай, открывай.

- Да не укусит.
- Бежим.
Забудем тревоги, забудем заботы,
Помолимся Господу ради субботы.
Всевышний велел отдыхать от работы,
Восславим его на пороге субботы.
Восславим его на пороге субботы.
Забудем тревоги, забудем заботы.
Арье-Лейб, крысы.
Работа, забота, забота, работа,
Суббота!
Свобода!
Ой, пойте Господу новую песню.
Новую Господу песню поем.
Субботний псалом.
Забудем заботы, забудем тревоги.
Царица Суббота уже на пороге.
Арье-Лейб, крысы!
А-а.

- Как стоит сено?
- Поднялось.
Ша-ша-ша-ша-ша, Значит, остаемся без гроша.
Ша-ша-ша-ша-ша, Значит, без гроша.

- А поднялось на много ли?
- Пятьдесят.
Ой.
Наши капиталы на ниточке висят.
Пятьдесят две копейки.
Ужас, ужас, ужас.
Будет хуже, будет хуже.
Будет шестьдесят.
Арье-Лейб, крысы!
Довольно кричать, буян!
Я увижу еще одну крысу, я сделаю несчастье!
Отсюда - несчастье, оттуда - несчастье,
Откуда же будет еврейское счастье?
Отсюда - несчастье, оттуда - несчастье,
Откуда же будет еврейское счастье?
Ой, стою перед Господом,

- Как овес?
- Руб четыре, руб четыре.
Ужас, ужас, ужас.
Будет руб десять, будет руб десять.
Ужас, ужас, ужас.
Руб десять. С ума сойти.
Слушайте, Король,
я имею вам сказать пару слов.
Что это за пара слов?
Дело. Есть дело.
Есть дело. Сукно!

Читайте также: