Что не знал эвклид что сходя на конус вещь обретает не ноль но хронос

Обновлено: 08.05.2024

«Читаю сложный текст, читаю Бродского – замечательно». Бродский – поэт для повышения статуса.

Я начинала читать его поэзию в четырнадцать лет, порой не понимая, о чём идёт речь. В большинстве случаев его текст непрост для восприятия из-за непривычной ритмики, синтаксиса, редких образов и аллюзий. Например, без знаний в области геометрии и физики невозможно понять эти строки:

Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
Вещь обретает не ноль, но Хронос…

Евклид – основоположник планиметрии и стереометрии. Его интересовали конусы и измерение их объёма. В верхней точке конуса его объём равняется нулю. Но конус – это еще и модель в физике: для любого события можно построить конус прошлого (совокупность всех действий, предшествующих этому событию) и конус будущего, то есть события последующие. В таком случае вершина конуса – это не ноль, но точка отсчёта для новых событий.

Хронос – древнегреческий бог времени . Именно в верхней точке конуса событие обретает время, то есть будущее. Бродский пытается сказать, что любой финал – это не конец, не ноль, а продолжение.

Такие ребусы в поэзии Бродского очень интересно разгадывать.

Бродский - бунтарь нового типа?

Бродский – это бунтарь нового типа, бунтарь «пассивный».

Мне, родившейся в двухтысячном году, такие поэты, как Маяковский и Есенин не близки и малопонятны. Однако я хорошо понимаю поэзию Бродского. Я думаю, это связано с изменением формы бунта: бунт – это уже не действие и не порыв, не выход за рамки. Теперь бунт – это по большей части бездействие и презрение, простое отрицание рамок как таковых . Можно, например, вспомнить про молодёжную субкультуру «Хикикомори» или в просторечии «Хикки». Явление хикикомори можно рассматривать как добровольную социальную изоляцию от общества и всех видов общения, стремление свести к минимуму любые контакты с людьми, в том числе с друзьями и родственниками, проводя большую часть своего времени дома. Это явная форма протеста, нежелание быть в обществе. В контексте современности – самое популярное стихотворение Бродского «Не выходи из комнаты» - это стихотворение про обычного «Хикку»:

Слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
Шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.

Стоит сказать, эмоция презрения вообще – это более удобная позиция, особенно для молодого человека. В стихах Бродского, особенно ранних, такой посыл презрения, гордого одиночества, свойственного «римской статуе», легко усваивается любым подростком.

«Я не солист, но я чужд ансамблю»

«Державность» России сейчас навязывается через государственные орагны.

В «Письмах римскому другу», «Anno Domini», «На смерть Жукова» поэт воссоздает такую атмосферу «державной духоты» и застоя. Например, в стихотворении «На смерть Жукова» Бродский сравнивает советского полководца с Велизарием, полководцем времен Юстиниана, здесь он проводит параллель между Византийской империей и «империей зла» - СССР. Стихи Бродского наполнены атмосферой империи, однако сам лирический герой всегда настроен против этой империи, он испытывает желание уйти от державного государства, быть вне его:

Я не солист, но я чужд ансамблю
Вынув мундштук из своей дуды,
Жгу свой мундир и ломаю саблю

В стихотворении «Anno Domini» Бродский утверждает, что причина трагедии российской истории в конформистском стремлении людей быть «как все». Для Бродского коллективизм — это отказ от судьбы, определённой Богом («отошли от образа Творца») , то есть от сущности самой жизни:

Все будем одинаковы в гробу.
Так будем же при жизни разнолики!

Молодому читателю вообще симпатичен такой герой, близка его позиция сопротивленца. Отсюда антиимперское, легко подхватываемое сегодня:

Если суждено в империи родиться, лучше жить в провинции у моря

Молодые всегда хотят быть против главенствующей системы, поэтому их так притягивает государственный нонконформизм Бродского, его отказ быть частью общего государственного «ансамбля».

Сопереживание

Что привлекает читателя в стихах? Сопереживание. Стихи Бродско приятно считать, потому что в его стихах есть именно это свойство, читателю необходимое. Этот автор пишет о чувствах, всем понятных, таких, как злоба, обида, разочарование. Когда я читаю стихи Бродского, написанные о таких, казалось бы, примитивных чувствах, всегда возникает ощущение собственной правоты.

Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
Рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
Развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
И, судя по письмам, чудовищно поглупела

Эти стихи можно сравнить с Пушкинским «Дай вам Бог любимой быть другим». Бродский перефразирует пушкинское в желчное:

Я Вас любил так сильно, безнадежно, как дай Вам бог другими — но не даст!

Это сарказм, основание которого – душевная боль. Такая интонация Бродского понятна читателю, отвергнутому в любви. В сравнении с Пушкинским прощением, насмешка Бродского – это простое чувство, ведь презирать проще, нежели прощать. Однако нельзя обвинить автора в какой-то нравственной «приземленности». Когда человек сталкивается с трагедией, главное для него – эту трагедию преодолеть, пережить. Бродский, в свою очередь, показывает простые выходы из подобных жизненных катастроф.

Герой-стоик

Герой Бродского – это прежде всего герой стоический. Для него свойственны чувства отчаяния, понимание абсурда окружающего мира и смирение с этим абсурдом. По Бродскому, человек оставлен один на один с неизбежностью того факта, что «человек есть испытатель боли», что «боль не нарушение правил» («Разговор с небожителем») , поэтому единственный выход – это смириться с болью, терпеть:

Но пока мне рот не забили глиной,
Из него раздаваться будет лишь благодарность.

Его главный жизненный урок –держать лицо, не поддаваться обстоятельствам, потому что жизнь – хаос.

Как можно понимать слова Бродского «Что не знал Эвклид, что, сходя на конус, вещь обретает не ноль, но Хронос»?

Это строки из стихотворения Бродского «Я всегда твердил, что судьба игра…». Это стихотворение — что-то вроде кредо, но в прошедшем времени: набор убеждений, сам факт отнесения которых в прошлое говорит о том, что они были или могут быть пересмотрены. Об этом говорит и рефрен, относимый к настоящему времени: «Я сижу у окна…» — ясно, что произошло нечто, заставляющее героя стихотворения (или, как правильнее говорить, субъекта стихотворения) переосмыслять свою жизнь. О том, как глубоко он ушел в свои мысли, свидетельствует именно эта автоматическая поза, автоматические же действия («Я помыл посуду»: замечали ли вы, что за мытьем посуды очень удобно уходить в свои мысли, выполняя работу совершенно механически?).

Строки об Эвклиде, конусе и прочей геометрии продолжают набор сопоставлений, которые совершаются во всем стихотворении. Для Бродского было важно впускать в свою лирику мир математики, логики, естественных наук — в этом он следовал не столько за обэриутами, наследие которых в 1960-е — 1980-е было известно еще мало, сколько за английскими поэтами-метафизиками XVII века, в первую очередь Джоном Донном. Упоминание двух древнегреческих имен, в свою очередь, соединяет Бродского с очень важной для него стихией античности — времени чистейшей философии, прекрасной культуры и всемирно известной мифологии.

Чтобы истолковать эти строки, нам нужно вспомнить историю геометрии. Эвклид (по-русски чаще пишут «Евклид») был великим древнегреческим математиком и геометром, основоположником планиметрии и стереометрии. Он сформулировал их постулаты и аксиомы — то есть основные положения своей науки: между каждыми двумя точками можно провести прямую, параллельные прямые не пересекаются, если к двум равным прибавить два равных, суммы будут равны, и так далее. Итак, Евклид — это кто-то, кто знает о геометрии все — по крайней мере до появления неевклидовой геометрии Лобачевского. Евклид очень интересовался конусами, в частности вычислением их объема. В верхней точке конуса его объем равен нулю. Бродский берется опровергнуть это. Известно, что конус — распространенная модель в физике. Например, вокруг каждого события можно построить два конуса — конус прошлого (все причины, приведшие к событию и сходящиеся в нем) и конус будущего (все последствия события). В качестве примера можно представить человека, к рождению которого приводит соединение двух ветвей родового древа, постоянно ветвящегося и расширяющегося в прошлое; потомки же этого человека образуют такое же древо, расширяющееся в будущее. Бродский хочет (хотел!) сказать, что, оканчиваясь, приходя к точке (точку здесь можно понимать и как сингулярный момент, и как знак финала — например, разрыва отношений), событие на самом деле не становится нулем: оно обретает продолжение в череде следствий. Хронос — греческий бог времени. Это имя Бродский здесь употребляет аллегорически, как категорию: так же, как эросом называют любовь, а танатосом — смерть, хроносом называют просто время.

Но состояние опустошения (опять же предположим, что после расставания: вместо второго человека осталось лишь «общество собственной грузной тени») заставляет субъекта пересмотреть свое убеждение и подумать, что все-таки Евклид был прав: осталась лишь пустота, ноль, можно точно сказать, что «я был счастлив здесь и уже не буду». И это, на самом деле, очень страшная мысль, подрывающая основания философии субъекта, очень близкого к биографическому Бродскому. Ведь в эссе «Путешествие в Стамбул» (написанном, правда, через 14 лет после «Я всегда твердил…») Бродский пишет: «…пространство для меня действительно и меньше, и менее дорого, чем время. Не потому, однако, что оно меньше, а потому, что оно — вещь, тогда как время есть мысль о вещи». Таким образом, в стихотворении Бродский ставит под сомнение бессмертие вещи, более значимое, чем сама вещь: мысль, пронесенную через время, скажем, в стихах, скажем, о любовных отношениях; но вот, эта вещь настолько кончена, что и сказать о ней больше нечего. Темнота снаружи равна темноте внутри, как в аксиоме Евклида.

Я сказал, что лист разрушает почку.
И что семя, упавши в дурную почву,
не дает побега; что луг с поляной
есть пример рукоблудья, в Природе данный.
Я сижу у окна, обхватив колени,
в обществе собственной грузной тени.

Моя песня была лишена мотива,
но зато ее хором не спеть. Не диво,
что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладет на плечи.
Я сижу у окна в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.

Стихотворение «Я всегда твердил, что судьба – игра…» (1971 г.) Бродский посвятил Л. Лифшицу – близкому другу поэта, который прекрасно понимал его внутренний мир. Бродский передает свои глубокие философские размышления о себе и своем месте в мире.

Главная отличительная особенность произведения заключается в его стиле. Оно построено в форме шестистиший, причем первые четыре строки представляют собой общие рассуждения, а последние две описывают обычную бытовую картину. Это сочетание наполняет стихотворение сокровенным личным смыслом.

Для поэзии Бродского характерно использование необычных метафор, сравнений, оригинальных образов. Порою бывает очень сложно понять, что же хотел сказать автор. Стихотворение не может быть легко разгадано, для этого надо приложить определенные умственные усилия.

Лирический герой стихотворения очень одинок. Он размышляет над тем, что это одиночество вполне самодостаточно. Человек способен ограничиться самыми близкими и доступными вещами. Автор считает, что в современную эпоху культурные потребности людей значительно сократились. Стало бессмысленным стремление к высоким и недоступным идеалам, когда все необходимое под рукой («зачем вся дева, если есть колено»). Это подчеркивается незамысловатыми действиями автора («сижу у окна», «помыл посуду»).

Герой принимает такое ограниченное существование. Главной ценностью для него становятся собственные мысли, в которых полностью отражена неприглядная действительность. Автор считает, что в своих нестандартных размышлениях смог приблизиться к пониманию основных законов мироздания («в лампочке – ужас пола», «вещь обретает… Хронос»). Бродский рад, что его произведения не подходят под общепринятые правила и вызывают яростную критику («хором не спеть»). Он чувствует себя изгоем, но при этом ощущает полную свободу от какой-либо власти.

В финале Бродский переходит к прямой критике советского строя («второсортная эпоха»). Являясь гражданином этой страны, автор признает, что и его мысли автоматически становятся «товаром второго сорта». Тем не менее он самоуверенно считает, что они единственно верные и правильные. Потомки смогут по достоинству оценить его творчество, «как опыт борьбы с удушьем».

В последних строках философские рассуждения сливаются с бытовой обстановкой. Автор сравнивает темноту в своей комнате со всеобъемлющей духовной темнотой в государстве.

(157 оценок, среднее: 4,65 из 5)

Читать похожие стихи:

Стихи, особенно Бродского, это такая штука, которую не надо анализировать. Надо почувствовать ритм, настроение, насладиться остроумной рифмой и юмором. А все эти размышления о том что он хотел сказать от лукавого ) Попробуйте прочитать не думая. Лучше вслух. Любимой женщине, хотя бы воображаемой ) Ну или в данном случае близкому другу.

Весь последний столбик мне говорит о том, что весь мрак снаружи порождает мрак внутри человека и он живёт в этом, думает об этом и всё это выливается из него независимо от того где и на каком бы стуле он не сидел..Оно уже повлияло на его поведение, характер, настроение, на жизнь в целом.

Noize MC часто использует в своих песнях стихи разных великих поэтов и делает это превосходно. Очень рекомендую ознакомиться с его тврочеством

Мне очень нравится это стихотворение. Оно заставляет задуматься и понять роль каждого предмета в этом мире (на самом деле больше просто оно такое душевное , что я даже не могу передать словами свои мысли),обязательно возьму книгу о стихах этого поэта.

я прочитала, Алисе не понравилось
отписываюсь где отписатца

кажется я начинаю понимать любителей Бродского, он такой всегда простор для версий и догадок оставляет, что каждый в них может увидеть свое, большое и родное..
ну и етки, шестереночный размер его стихов всегда впечатляет

"И, значит, остались только иллюзия и дорога". Стихи Иосифа Бродского

По словам самого Иосифа Александровича, стихи он начал писать в 18 лет. Однако можно найти и произведения, датированные 1956-57 годами, то есть созданные поэтом в 16-17-летнем возрасте. Среди них - стихотворение "Памятник Пушкину", громко заявившее о рождении нового таланта.

Памятник Пушкину

Пустой бульвар.
И пение метели.
Пустой бульвар.
И памятник поэту.
Пустой бульвар.
И пение метели.
И голова
опущена устало.

Уже в своей ранней лирике Иосиф Бродский демонстрирует виртуозное владение звукописью - повторы, ассонансы, аллитерации, анафоры. Вскоре именно музыкальность стиха станет своего рода визитной карточкой поэта.

Пилигримы

"Мои мечты и чувства в сотый раз
Идут к тебе дорогой пилигримов"
В. Шекспир

Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
. И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.

29 ноября 1963 года в газете "Вечерний Ленинград" появилась статья "Окололитературный трутень", призванная обличить "паразитический образ жизни" молодого поэта Бродского. Она и положила начало травле Иосифа Александровича, за которым последовал арест по обвинению в тунеядстве 13 февраля 1964 года, слушания в суде (законспектированные Фридой Вигдоровой тексты которых впоследствии вышли самиздатом и обрели огласку на Западе и в США) и ссылка в Коношский район Архангельской области, из которой, впрочем, был вызволен "мировой общественностью" (письма в защиту Бродского отправили Шостакович, Маршак, Чуковский, Паустовский, Твардовский, Герман и даже Сартр) уже через полтора года. С 1965 по 1972 год Бродский входил в состав профгруппы при Ленинградском отделении Союза писателей. Именно в это время появилось известное "письмо" - стихотворение, обращенное к поэту и литературоведу Льву Владимировичу Лосеву (настоящая фамилия - Лифшиц).

Я всегда твердил, что судьба - игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако - сильно.

Я считал, что лес - только часть полена.
Что зачем вся дева, раз есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнет на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я писал, что в лампочке - ужас пола.
Что любовь, как акт, лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

В эмиграции Иосиф Александрович лично познакомился со своим кумиром Уистеном Оденом и, помимо творчества, посвятил себя переводам и преподавательской деятельности. Его ориентирами в поэзии по-прежнему оставались Цветаева, Мандельштам, Пастернак, Ахматова, Кавафис, Фрост и Рильке. Но восприимчивый к чужому слогу Бродский все же стремился создавать нечто оригинальное, ставя в своей творческой лаборатории все более смелые эксперименты с размерами и образами.

Только пепел знает, что значит сгореть дотла.
Но я тоже скажу, близоруко взглянув вперед:
не все уносимо ветром, не все метла,
широко забирая по двору, подберет.
Мы останемся смятым окурком, плевком, в тени
под скамьей, куда угол проникнуть лучу не даст.
И слежимся в обнимку с грязью, считая дни,
в перегной, в осадок, в культурный пласт.
Замаравши совок, археолог разинет пасть
отрыгнуть; но его открытие прогремит
на весь мир, как зарытая в землю страсть,
как обратная версия пирамид.
"Падаль!" выдохнет он, обхватив живот,
но окажется дальше от нас, чем земля от птиц,
потому что падаль - свобода от клеток, свобода от
целого: апофеоз частиц.

1987 год принес Иосифу Бродскому высшее признание - он был удостоен Нобелевской премии в области литературы с формулировкой "за всеобъемлющее творчество, насыщенное чистотой мысли и яркостью поэзии". Таким образом Иосиф Александрович стал пятым русским лауреатом за историю премии и встал в один ряд с Иваном Буниным, Борисом Пастернаком, Михаилом Шолоховым и Александром Солженицыным. Часть денежного вознаграждения Бродский потратил на создание в Нью-Йорке ресторана "Русский самовар" - в долю вошел и легендарный танцовщик и близкий друг поэта Михаил Барышников.

Михаилу Барышникову (поздний вариант)

Раньше мы поливали газон из лейки.
В комара попадали из трехлинейки.
Жука сажали, как турка, на кол.
И жук не жужжал, комар не плакал.

Видно, время бежит; но не как часы, а прямо.
И впереди, говорят, не гора, а яма.
И рассказывают, кто приезжал оттуда,
что погода там лучше, когда нам худо.

Помнишь скромный музей, где не раз видали
одного реалиста шедевр "Не дали"?
Был ли это музей? Отчего не назвать музеем
то, на что мы теперь глазеем?

Разве что облачность может смутить пилота;
как будто там кто‑то стирает что‑то
не уступающее по силе
света тому, что в душе носили.

Там же, в "Русском самоваре" зимой 1996 года состоялись поминки по Иосифу Бродскому - поэт умер от инфаркта в ночь на 28 января.

В 1990-х годах книги Бродского начали печатать в России, в 1995-м ему присвоили звание "Почетного гражданина Санкт-Петербурга", затем последовали предложения вернуться - но поэт ими не воспользовался. Причиной была не обида или, тем более, равнодушие (поздние произведения красноречиво говорят о тоске автора по родине), а врожденная скромность - Иосиф Александрович не хотел той публичности и огласки, которая сопровождала бы его приезд. "Лучшая часть меня уже там - мои стихи", - справедливо отмечал он.

Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне.
Зеркальце там не слыхало ни о какой царевне.
Речка тоже рябит; а земля в морщинах --
и думать забыла, поди, о своих мужчинах.

Там - одни пацаны. А от кого рожают,
знают лишь те, которые их сажают,
либо - никто, либо - в углу иконы.
И весною пахать выходят одни законы.

Езжай в деревню, подруга. В поле, тем паче в роще
в землю смотреть и одеваться проще.
Там у тебя одной на сто верст помада,
но вынимать ее все равно не надо.

Знаешь, лучше стареть там, где верста маячит,
где красота ничего не значит
или значит не молодость, титьку, семя,
потому что природа вообще все время.

Это, как знать, даст побороть унылость.
И леса там тоже шумят, что уже случилось
все, и притом - не раз. И сумма
случившегося есть источник шума.

Лучше стареть в деревне. Даже живя отдельной
жизнью, там различишь нательный
крестик в драной березке, в стебле пастушьей сумки,
в том, что порхает всего лишь сутки.

И я приеду к тебе. В этом "и я приеду"
усмотри не свою, но этих вещей победу,
ибо земле, как той простыне, понятен
язык не столько любви, сколько выбоин, впадин, вмятин.

Или пусть не приеду. Любая из этих рытвин,
либо воды в колодезе привкус бритвин,
прутья обочины, хаос кочек -
все-таки я: то, чего не хочешь.

Езжай в деревню, подруга. Знаешь, дурнея, лица
лишь подтверждают, что можно слиться
разными способами; их - бездны,
и нам, дорогая, не все известны.

Знаешь, пейзаж - то, чего не знаешь.
Помни об этом, когда там судьбе пеняешь.
Когда-нибудь, в серую краску уставясь взглядом,
ты узнаешь себя. И серую краску рядом.

Читайте также: