Почем опиум для народа цитата из 12 стульев
Обновлено: 05.07.2024
«Почем опиум для народа?» - эту фразу знают все, кто смотрел фильм «12 стульев». Она принадлежит Остапу Бендеру – главному герою романа Ильфа и Петрова. Кто же впервые ее произнес, в каких условиях, и какой первоначальный смысл она имеет?
Впервые религию с опиумом сравнил французский просветитель Жан Жак Руссо. Он жил в далеком восемнадцатом веке. По мнению Руссо, «в малых дозах «опиум» бодрит, а в больших – приводит к безумию». Здесь Руссо говорит о религиозном фанатизме, о том, какие муки приходилось терпеть людям в разные времена, не принимавшим религиозных канонов.
Еще один знаменитый человек сравнивает религию с наркотиком. Это немецкий поэт Новалис. Он говорит о том, что религия не столько придает человеку сил, сколько излечивает раны. Вера приходит к человеку в самых сложных ситуациях, когда уже все случилось, когда душа и тело истощены – остается лишь смирение и молитва.
Огромную популярность фразе принес немецкий философ Карл Маркс. На самом деле Маркс не был ярым атеистом. Он не был против религии. Вот что сказал философ: «Религия – вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому, как она дух бездушных порядков. Религия – есть опиум народа».
Вдумайтесь, по словам Маркса, религия – опиум народа, а не для народа. В этом смысле, он говорит о свободе человека верить. То есть сам народ имеет право принять веру, а не государство ему ее навязывает и использует, как еще один механизм управления.
Вот так искажаются фразы, сказанные великими людьми, в угоду идеологи и времени.
Илья Ильф и Евгений Петров написали в соавторстве несколько произведений. Среди них самыми известными стали сатирические романы-фельетоны «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», в которых рассказывается о похождениях по просторам молодой Советской Республики «великого комбинатора», афериста и мошенника Остапа Бендера.
Мы выбрали 25 цитат из «Двенадцати стульев»:
Он любил и страдал. Он любил деньги и страдал от их недостатка.
В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть.
Вы не пьете, не курите, девушками не увлекаетесь. Зачем вам деньги? Вы же не умеете их тратить.
Дело помощи утопающим — дело рук самих утопающих.
Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?
Лед тронулся, господа присяжные заседатели, лед тронулся!
Молодая была уже не молода.
Почем опиум для народа?!
Эх, Киса! Мы с вами чужие на этом празднике жизни.
Командовать парадом буду я!
Знойная женщина — мечта поэта!
Словарь Вильяма Шекспира, по подсчету исследователей, составляет 12 000 слов. Словарь негра из людоедского племени «Мумбо-Юмбо» составляет 300 слов. Эллочка Щукина легко и свободно обходилась тридцатью.
Ипполит Матвеевич, почти плача, взбежал на пароход.
– Вот это ваш мальчик? – спросил завхоз подозрительно.
– Мальчик, – сказал Остап, – разве плох? Типичный мальчик. Кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень!
Не устраивайте преждевременной истерики. Если вы уже не можете не переживать, то переживайте молча.
Кто, по-вашему, этот мощный старик? Не говорите, вы не можете этого знать. Это — гигант мысли, отец русской демократии и особа, приближенная к императору.
Скоро только кошки родятся!
В голове, как ребенок во чреве матери, мягко шевелился свежий армянский анекдот.
Время, которое у нас есть, — это деньги, которых у нас нет.
Ну, ты, жертва аборта. Отдай концы, не отчаливай.
Все существо его протестовало против краж, но не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно.
Набил бы я тебе рыло, только Заратустра не позволяет.
Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской улице.
Попрошу вас, гражданка, очистить стул.
Дверь открылась. Остап прошел в комнату, которая могла быть обставлена только существом с воображением дятла.
Здесь Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным чутьем, понял, что сейчас его будут бить, может быть, даже ногами.
В 12-й главе «Двенадцати стульев» описано столкновение между отцом Федором и концессионерами, т. е. Ипполитом Матвеевичем и О. Бендером:
Остап наклонился к замочной скважине, приставил ко рту ладонь трубой и внятно сказал:
– Почем опиум для народа?
За дверью молчали.
Ко времени написания романа «опиум для народа» уже был языковым штампом.
Это – искаженная формула «Религия есть опиум народа», появившаяся в ранней статье Маркса «К критике гегелевской философии права. Введение». Статья была опубликована в 1844 году в «Немецко-французском ежегоднике»; все его авторы были немецкими левогегельянцами.
Молодой Маркс видит в религии форму иллюзорного сознания, не навязанную чьей-то волей, а возникающую из условий социального бытия:
…Религия есть самосознание и самочувствование человека, который или еще не обрел себя, или уже снова себя потерял. (…) Она претворяет в фантастическую действительность человеческую сущность, потому что человеческая сущность не обладает истинной действительностью. (…)
Религиозное убожество есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества. Религия – это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа [das Opium des Volkes]. (…)
Религия есть лишь иллюзорное солнце, движущееся вокруг человека до тех пор, пока он не начинает двигаться вокруг себя самого.
И содержание, и тональность этих пассажей резко отличаются от высказываний французских деистов и атеистов XVIII века, которые в религии видели заблуждение непросвещенного ума и орудие сознательного обмана. Между тем у Маркса религия, в сущности, признается носительницей неких высших смыслов, хотя бы и иллюзорных.
Считается, что формула «Религия – опиум для народа», заведомо искажающая мысль Маркса, появилось в Советской России. Но это не так.
Еще при жизни Маркса Иоганн Губер, профессор философии Мюнхенского университета, писал: «Религия, – утверждает Карл Маркс, духовный отец “Интернационала”, – “есть опиум для народа” [Opium für das Volk]» («Религиозный вопрос», Мюнхен, 1875).
Того же мнения был другой немецкий философ, Густав Портиг: «Карл Маркс называет религию “опиумом для народа”» («Религия и искусство в их взаимоотношениях», 1879).
В 1878 году на английском вышла статья Иоганна Губера «Социал-демократия в Германии», опять-таки с формулой «опиум для народа» («opium for the people») («The International Review», Нью-Йорк, т. 5).
Искаженную формулу, родившуюся в Германии, пришедшие к власти большевики сделали официальным лозунгом. Британский журналист Артур Рэнсом, побывавший в Москве весной 1919 года, сообщал, что на стене Китай-города возле ворот часовни Иверской Божьей матери повешена доска с надписью: «Религия – опиум для народа». «Эта доска, висящая там уже давно, по форме отчасти напоминает обычные оклады икон. Я видел, как старый крестьянин, явно неграмотный, истово перекрестился на часовню, а потом, повернувшись налево, столь же истово перекрестился на антирелигиозную надпись» («Шесть недель в России», 1919).
У метафоры Маркса довольно долгая и отнюдь не простая родословная.
Опиумные препараты с древности использовались для лечения самых различных недугов. В XVIII веке они настолько вошли в моду, что их даже прописывали грудным детям как успокоительное. Именно тогда впервые появилось сравнение религиозности с опиумом.
В 1761 году вышел в свет знаменитый эпистолярный роман Руссо «Юлия, или Новая Элоиза». В письме 45 главная героиня, Юлия Вольмар, сообщает:
Муж даже находит, что я стала веселее, и очень этим доволен. Набожность, по его мнению, – опиум для души: в малых дозах бодрит, оживляет и поддерживает, в слишком сильных дозах усыпляет или же приводит в исступление, а то и убивает.
(Перевод Н. Немчиновой и А. Худадовой)
Заметим, что в романе Руссо господин де Вольмар – атеист, но вовсе не богоборец.
В 1780 году философ-просветитель Жан Робине включил изречение «Набожность есть опиум для души» («La Dévotion est un opium pour l’âme») в VI том своего «Универсального словаря…» (статья «Набожность»).
В романе маркиза де Сада «Новая Жюстина, или Злоключения добродетели» (1797) главная героиня говорит неаполитанскому королю Фердинанду:
– …Ты поощряешь невежество. Это опиум, который ты даешь своему народу, чтобы, одурманенный этим снотворным, он не чувствовал нанесенных тобою ран.
Здесь речь прямо не идет о религии. Однако следует помнить, что у французских просветителей невежество неизменно сближалось с «предрассудком», т. е. религией; не случайно далее Жюстина предлагает Фердинанду ввести свободу мысли и вероисповедания.
С конца XVIII века уподобление религиозности опиуму становится обычным у немецких мыслителей. Кант сравнил с опиумом предсмертное отпущение грехов:
Намерение тех, кто под конец жизни приглашает духовника, обыкновенно состоит в том, что в его лице они хотят иметь утешителя (…) из-за упреков совести. Здесь следовало бы скорее возбудить и обострить эти упреки, дабы не упустить из виду, что доброго еще нужно сделать или какие все еще наличествующие последствия зла можно устранить (…). Но давать вместо этого совести как бы опиум – это вина по отношению к нему самому и к другим (…).
(«Религия в пределах только разума», 2-е изд. (1794) II, 1; перевод Н. М. Соколова)
Один из вождей романтизма Ахим фон Арним говорит о своем герое: «…Религия стала для него новой разновидностью опиума» (роман «Бедность, богатство, вина и раскаяние графини Долорес», 1810).
Иоганн Готфрид Гердер называл «устремленность к внезапному, бурному, сокровенному переживанию присутствия Бога» «недостойным, неестественным, разрушительным состоянием». «Мы называем это состояние духовным, религиозным: но возможно ли нечто столь же бездуховное и опустошающее душу? Это опиум души, и ее грезы отнюдь не чарующи». («О религии и теологии», ч. 2, 1806.)
У Новалиса метафора «религия – опиум» перемещается в социальную плоскость. Среди его мыслей и афоризмов, опубликованных в 1798 году под заглавием «Цветочная пыльца» есть высказывание о религии «филистеров»:
Ваша так называемая религия действует просто как опиум, прельщая, помогая забыться, притупляя боли немощных. Ваши утренние и вечерние молитвы для них все равно что завтрак и ужин.
В 1830 году Гёте опубликовал неодобрительную рецензию на сборник проповедей Фридриха Вильгельма Круммахера «Взгляд в царство благодати» (1828). Круммахер в то время был пастором в промышленном городке Гемарк (в окрестностях Вупперталя). Жителей этой местности, занятых физическим трудом и духовно неразвитых, замечает Гёте, «требуется лишь убаюкать ко сну. Поэтому эти проповеди можно было бы назвать наркотическими проповедями».
С метафорой «религия – опиум» соперничала метафора «религия – алкоголь». Девять лет спустя после рецензии Гёте Фридрих Энгельс, лично слышавший проповеди Круммахера, напечатал статью «Письма из Вупперталя. I» (1839). Здесь религия и алкоголь метафорически уравнены как одурманивающие средства:
«Ткачи-одиночки сидят у себя дома с утра до ночи, согнувшись за станком, и иссушают свой спинной мозг у жаркой печки. Удел этих людей – мистицизм или пьянство». В кузнечной или сапожной мастерской «восседает мастер, справа подле него – Библия, слева, по крайней мере очень часто, – водка».
В 1833 году в Нью-Йорке вышли в свет 20 выпусков продолжающегося издания, озаглавленного «Посланники истины, или Пилюли для благочестивых: Серия либеральных трактатов». Одни выпуски были подписаны, другие нет. Большая часть из подписанных выпусков принадлежала Роберту Дейлу Оуэну, сыну знаменитого английского утописта Роберта Оуэна.
Последний, 20-й выпуск назывался «Прусский пастырь (Из английского сочинения)». Именно здесь содержалось самое развернутое сопоставление религии с опиумом:
…Мы часто слышим, что религия делает мужчин и женщин счастливыми. И это правда. Религия время от времени делает людей счастливыми. Иногда она захватывает экзальтированное воображение фанатика и наполняет его (да! мы должны это признать) невыразимой и торжествующей радостью; радостью, сравнимой – не только по своей интенсивности, но и по своему источнику (а также – увы! – по своей длительности), – с радостью турка, которого возносит на седьмое небо его любимый опиум. На чистые души и нежные сердца религия иногда действует скорее ободряюще, чем опьяняюще, скорее дает надежду, чем внушает веру; она отвлекает от бед настоящего смутным, но отрадным предвосхищением, – пока люди не придут к заключению, что религия (…) исцеляет печаль и врачует надломленный дух. Так оно и есть – в том смысле, в каком бокал вина после ужина поднимает настроение и на время отгоняет прочь жизненные заботы (…).
Религия ярого кальвиниста, радикального пуританина, восторженного методиста или, скажем, инквизитора Торквемады, или Моисея, истребителя моавитян [отсылка к Книге Чисел, гл. 25. – К.Д.], может быть названа Опиумной Религией [Opium-Religion]. Ее проявления внезапны и могущественны; она позволяет пережить экстаз во время припадков радостного возбуждения; она страшна в холодные, мрачные часы сомнения и отчаяния; она то возносит на небеса, то погружает в пропасти ада.
Наряду с «Опиумной Религией», продолжает автор, существует менее опасная для души «Винная Религия» (Wine-Religion). Такова, например, религия квакеров или социниан, терпимая и далекая от мистицизма. Однако для себя самого автор выбирает «полное воздержание» от всякой религии.
По иронии истории Оуэн-младший, главный автор антирелигиозных памфлетов «Посланники истины», в 1850-е годы увлекся спиритизмом и опубликовал нашумевшую книгу «Шаги на границе иного мира» (1860).
В 1843 году Маркс познакомился с Генрихом Гейне, который последние восемь лет жизни провел в «матрасной могиле» и с опиумными препаратами был знаком не понаслышке. У Гейне метафора «религия – опиум» дается со знаком плюс:
Да здравствует религия, которая в горькую чашу страданий человеческого рода вливает несколько сладких усыпляющих капель духовного опиума, несколько капель любви, надежды и веры!
(«Людвиг Бёрне. Книга воспоминаний», 1840)
А в 1850 году, на краю могилы, поэт говорил Адольфу Штару и его жене Фанни Левальд:
– Опиум – тоже религия. (…) Между опиумом и религией существует большее родство, нежели большинство людей может себе представить.
(А. Штар, «Два месяца в Париже», 1851.)
В 1843 году социалист-левогегельянец Мозес Гесс, автор термина «отчуждение» и близкий знакомый Маркса, опубликовал статью «Свобода единственная и полная!». Здесь говорилось:
Религия, пожалуй, может помочь смириться с несчастным сознанием рабства, возвысив его до раскаяния, при котором прекращается любая реакция на зло и тем самым на всякую боль, как опиум помогает при мучительных болезнях; вера в реальность нереального и в нереальность реального, пожалуй, способна дать страдающему пассивное удовлетворение, но не деятельное мужество сознательно и самостоятельно противостоять злу и освободиться от зла. (…)
До тех пор пока не достигнута единственная и полная свобода, человек живет не вполне человеческой, но – в большей или меньшей степени – животной жизнью; он либо обладает несчастным сознанием – сознанием собственного убожества, либо погружается в праздность и гедонизм, [либо] хватается за привычные одурманивающие средства – опиум, религию и водку.
Как видим, Гесс отчасти предвосхищает мысли Маркса, высказанные годом спустя, но очевидна разница в тоне обоих высказываний. В статье Маркса «водка» была бы невозможна.
В 1848 году, в год «Весны народов», Чарльз Кингсли, англиканский пастор и идеолог христианского социализма, начал издавать газету «Политика для народа». В номере от 27 мая появилось его второе «Письмо к чартистам»:
…Мы никогда не говорили вам, что истинным «Путеводителем реформатора», истинной книгой бедняка, истинным «Гласом Божиим против тиранов, дармоедов и обманщиков» была Библия. (…) Это наша вина. Мы использовали Библию как какое-то полицейское руководство, как дозу опиума, чтобы успокаивать перегруженных вьючных животных, всего лишь как книгу, позволяющую держать в узде бедняков. (…) Мы говорили вам, что Библия учит терпению, но не сказали, что она обещала вам свободу. Мы говорили вам, что Библия проповедует права собственности и обязанности труда, а между тем (видит Бог!) она десятикратно чаще проповедует обязанности собственности и права труда.
Кингсли, в сущности, продолжал традицию протестантских проповедников эпохи Английской революции, когда Библия действительно была «Гласом Божиим против тиранов».
Михаил Бакунин уподоблял религию русского мужика не опиуму, а водке (называя ее, согласно тогдашнему просторечному употреблению, вином):
…Церковь представляет для народа род небесного кабака, точно так же как кабак представляет нечто вроде церкви небесной на земле; как в церкви, так и в кабаке он забывает хоть на одну минуту свой голод, свой гнет, свое унижение, старается успокоить память о своей ежедневной беде – один раз в безумной вере, а другой раз в вине. Одно опьянение стоит другого.
(«Государственность и анархия. Прибавление А», 1873)
В 1905 году Ленин точно процитировал формулу Маркса, однако истолковал ее в чисто бакунинском духе:
Религия есть опиум народа. Религия – род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь.
(«Социализм и религия», 1905)
Какой уж тут «вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира»…
К метафоре «религия – опиум» не раз обращались самые разные мыслители XX века. Жан Кокто замечает: «Опиум похож на религию, как иллюзионист на Иисуса» («Письмо к Жаку Маритену», 1926).
Иначе комментировал формулу Маркса Джордж Оруэлл:
Разве тут сказано не о том, что человеку невозможно жить хлебом единым, что одной ненависти недостаточно, что мир, достойный людского рода, не может держаться «реализмом» и силой пулеметов? Если бы Маркс предвидел, как велико окажется его интеллектуальное влияние, возможно, то же самое он сказал бы еще не раз и еще яснее.
(Эссе «Мысли в пути», весна 1940 г.; перевод А. Зверева)
В середине XX века сходство с опиумом нашли в марксистской идеологии.
В 1946 году в Нью-Йорке вышел сборник рассказов видного критика Эдмунда Уилсона «Воспоминания о Ведьмином округе». Один из персонажей рассказа «Издательский дом Милхолландов и его про́клятая душа» говорит:
– Флаглер хотел выпустить «Руководство по коммунизму», но, пока он соберется его издать, публика будет по горло сыта коммунизмом, как теперь она по горло сыта сексом. Я говорил тебе о мудром изречении старого д-ра Антихриста: «Марксизм – это опиум интеллектуалов»?
24 января 1955 года в еженедельнике «Newsweek» было приведено высказывание Клэр Люс (1903–1987), американского политика и дипломата:
Коммунизм – это опиум интеллектуалов, против которого нет средств – разве что в том смысле, в каком гильотина может быть названа средством от перхоти. (Заключительную метафору Люс позаимствовала из романа Вудхауза «Старая, верная…», 1951.)
В том же 1955 году в Париже вышла книга Раймона Арона «Опиум интеллектуалов». Автор пытался ответить на вопрос: почему западные интеллектуалы тяготеют к марксизму и к левым идеологиям вообще.
Книге предпосланы два эпиграфа. Первый – из Маркса: «Религия – это вздох угнетенной твари…» и т. д. Второй – высказывание французского философа Симоны Вейль (1909–1943):
Марксизм, безусловно, религия в худшем смысле этого слова. В частности, подобно всем низшим формам религиозной жизни, она постоянно используется, говоря столь справедливыми словами Маркса, в качестве опиума народа.
Эта цитата взята из незавершенной статьи «Существует ли марксистское учение?», писавшейся в 1943 году и опубликованной в сборнике Вейль «Угнетение и свобода» (1955).
Симоне Вейль также принадлежит афоризм «Опиум народа не религия, а революция», вошедший в сборник «Гравитация и грация» (1947).
«Двена́дцать сту́льев» — сатирический роман-фельетон Ильи Ильфа и Евгения Петрова 1927 года. В 1931 году вышло продолжение — «Золотой телёнок».
Содержание
… Ипполит Матвеевич бродил по саду, натыкаясь на скамьи и принимая окоченевшие от ранней весенней любви парочки за кусты. — глава II. Кончина мадам Петуховой
Теперь вся сила в гемоглобине. — глава II
Гроб — он работу любит. — глава II
Завхоз 2-го дома Старсобеса был застенчивый ворюга. Всё существо его протестовало против краж, но не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно. Крал он постоянно, постоянно стыдился, и поэтому его хорошо бритые щёчки всегда горели румянцем смущения, стыдливости, застенчивости и конфуза. — глава VIII. Голубой воришка
Ты кому продал стул? — спросил Остап позванивающим шёпотом.
Здесь Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным чутьём, понял, что сейчас его будут бить, может быть, даже ногами. — глава VIII
Дверь открылась. Остап прошёл в комнату, которая могла быть обставлена только существом с воображением дятла.
Положение было ужасно! В Москве, в центре города, на площадке девятого этажа стоял взрослый человек с высшим образованием, абсолютно голый. Идти ему было некуда. Он скорее согласился бы сесть в тюрьму, чем показаться в таком виде. Оставалось одно — пропадать!
Статистика знает всё.
Гаврилин начал свою речь хорошо и просто:
— Трамвай построить, — сказал он, — это не ешака купить.
В толпе внезапно послышался громкий смех Остапа Бендера. Он оценил эту фразу. Все заржали. Ободрённый приемом, Гаврилин, сам не понимая почему, вдруг заговорил о международном положении.
Неделю тому назад состоялся вечер «Общества спасания на водах», о чём свидетельствовал также лозунг на стене:
ДЕЛО ПОМОЩИ УТОПАЮЩИМ — ДЕЛО РУК САМИХ УТОПАЮЩИХ — глава XXXIV. Междупланетный шахматный конгресс
По рядам любителей прошелестело:
— Гроссмейстер сыграл e2-e4.
Остап не баловал своих противников разнообразием дебютов. На остальных двадцати девяти досках он проделал ту же операцию… — глава XXXIV
На третьем ходу выяснилось, что Остап играет восемнадцать испанских партий. На остальных досках васюкинцы применили хотя устаревшую, но верную защиту Филидора. — глава XXXIV
Мусик. Готов гусик? — глава XXXVII. Зелёный мыс
Но Остап Бендер, длинный благородный нос которого явственно чуял запах жареного, не дал дворнику и пикнуть.
Товарищи! Смотрите все! Любителя бьют!
Такую капусту грешно есть помимо водки.
Сволота всякая! Гадюка семибатюшная! Среднее образование имеет!
Он против этого не возражал, но при голосовании на всякий случай воздержался.
Граждане! Уважайте пружинный матрац в голубых цветочках! Это — семейный очаг, альфа и омега меблировки, общее и целое домашнего уюта, любовная база, отец примуса! Как сладко спать под демократический звон его пружин! Какие сладкие сны видит человек, засыпающий на его голубой дерюге! Каким уважением пользуется каждый матрацевладелец!
Человек, лишенный матраца, — жалок. Он не существует. Он не платит налогов, не имеет жены, знакомые не занимают ему денег до среды, шоферы такси посылают ему вдогонку оскорбительные слова, девушки смеются над ним — они не любят идеалистов. <…>
Матрац ломает жизнь человеческую. В его обивке и пружинах таится какая-то сила, притягательная и до сих пор не исследованная. На призывный звон его пружин стекаются люди и вещи. Приходит финагент и девушки. Они хотят дружить с матрацевладельцами. Финагент делает это в целях фискальных, преследующих государственную пользу, а девушки — бескорыстно, повинуясь законам природы.
Начинается цветение молодости. Финагент, собравши налог, как пчела собирает весеннюю взятку, с радостным гулом улетает в свой участковый улей. А отхлынувших девушек заменяет жена и примус «Ювель № 1».
Есть в Москве особая категория людей. Она ничего не понимает в живописи, не интересуется архитектурой и безразлична к памятникам старины. Эта категория посещает музеи исключительно потому, что они расположены в прекрасных зданиях.
Семибатюшная гадюка со средним образованием сидела за мусорным ящиком и тосковала.
Читайте также: