Дина рубина код да винчи
Обновлено: 05.07.2024
очень надеюсь, что когда нибудь смогу это сказать самому автору: роман меня очень тронул, хотя поначалу, особенно после второй главы, меня не слишком привлек этот персонаж девочки на мотоцикле. Не знаю особо почему, но мне он показался слишком совершенным, эта девушка, которая нигде не останавливается, раздает свои вещи, и занимается каскадерством, не было, за что зацепиться, и мне она напомнила таких вот идеально описанных персонажей, которых придумываешь, когда начинаешь писать первый роман. Но решила все таки продолжить чтение, и, признаюсь, не выпустила книгу (компьютер) из рук, пока не дочитала. Особенно мне понравились письма Сени, и рассказы о его детстве, а еще весь «киевский» период молодой Анны. В конце прослезилась – все немного натянуто фантастичное (неизбежно натянутое, когда соединяются образы мотоцикла и зеркал), окупается последней нежной феерической сценой.
Огромное спасибо за этот роман, который хочется дать прочесть всем близким, потому что кажется, что каждый для себя в нем найдет что-то близкое к сердцу, какой-нибудь нежный, свой образ.
Она пишет зеркальным почерком, от которого у непосвященных кружится голова. У нее блестящие способности к математике и физике, она гениальная циркачка, невероятный каскадер, она знает о зеркалах все, что можно о них знать. Она умеет видеть прошлое и прозревать будущее. Киев, Москва, Франкфурт, Индиана-полис, Монреаль – она летит по жизни, неприкаянная и несвободная, видит больше, чем обычный человек способен вообразить, – и ненавидит за это себя и того, кто наделил ее такой способностью.
Лучшая рецензияпоказать все Anastasia246 написал(а) рецензию на книгу"- Для чего - я? - Наверное, для того чтобы показать, какими люди могут быть. "
. Мистическая книга наводит на мистические мысли. Ведь все в нашей жизни неслучайно. И каким-то странным, предопределенным образом в ней появляются люди, книги, происходят события, словно по цепочке.
Вначале были "Большие надежды" Диккенса, затем "Динка", в которой герои читают Диккенса (и именно "Большие надежды"), и вот, прощаясь с Динкой, на улицах Киева, куда переехала девочка с семьей, мы вновь переносимся . в Киев и знакомимся с еще одной необычной девочкой (воздух, что ли, там такой необычный или атмосфера. ), Нютой.
Нюта (Анна Нестеренко, затем Стрельцова) с детства была не такой, как все. Всё в ней было необычным (начиная от тайны рождения и заканчивая почерком, а также необычайными способностями к гимнастике и ясновидению). Отстраненность, кажущаяся холодность лишь подчеркивали ее "инаковость", и никто не знал, не подозревал, какая буря страстей бушевала внутри, что пришлось пережить девочке, какие силы словно разрывали ее изнутри: эти звенящие голоса в голове, эти жуткие картинки будущего (как страшно знать, что произойдет с людьми, и не сметь этому помешать, потому что будущее изменить еще никому не удавалось. Предостеречь словом можно, да разве послушаются? поверят?)
"Я непрестанно думал о Тебе, о Твоей жизни, в которой Ты была одна, всегда одна - ибо выбрала быть одной, бороться одной до восхода зари и никто не мог в этой яростной схватке с невидимым встать рядом с тобою. "
И, как насмешка судьбы, для девочки, увлеченной зеркалами, раздвоенной между мирами, как Алиса, отчаянно стремящаяся в Зазеркалье, - любовный треугольник, чтобы разрываться не только между мирами ("Ты была едина в двух лицах: Ты билась сама в железных клещах Невидимого и беспощадной хваткой держала того, кто был к тебе ближе всех"), но и между мужчинами, причиняя боль самим близким людям, а впрочем, как всегда, боль она приносила именно что близким: родителям (усыновившим ее когда-то), друзьям (пугающая своими предсказаниями), любовникам, желавшим заполучить ее всю, без остатка, не понимавшим даже, что она никому принадлежать не могла, потому что и себе сама никогда не принадлежала, она принадлежала какой-то Высшей силе и так горек ее крик, раздающийся периодически в книге: "Нет, мною ты не развлечешься!" (крик, зов к той неведомой силе, что вела ее всю жизнь и причиняла столько страданий).
Какой яркий образ этой девушки: худенькой, с мальчиковой фигурой, с короткими волосами, взлетающей под куполом цирка или на мотоцикле, в кожанке, уносящейся в небеса на бешеной скорости. Вся жизнь - на предельных скоростях, на предельном риске (а чего бояться - самое страшное ты видишь не во снах или не читаешь в книжках, ты ведь видишь будущее, находясь здесь и сейчас. ) И вот эта непонятная женщина-полуподросток странным образом приковывала к себе взгляды всех мужчин, какие красивые письма они ей писали (это просто поэмы о любви), как умоляли не бросать их, да вот только любовь, похоже, не была ее стихией: она была из тех, кого любят, но сама полюбить была не в силах.
А еще это замечательная книга о цирке (сразу вспомнилась еще одно замечательное произведение на эту тему - «Почти серьезно» Юрий Никулин , только там о клоунах, а здесь об акробатах).
Очень интересно здесь поднимается тема усыновления (нечастая тема в современной литературе, потому что сложная и неоднозначная, противоречивая, тяжелая). Есть такой прекрасный фильм (ужасов) "Звонок", есть прекрасная книга (эзотерики) "Путешествие души". Это я к тому, что если Б-г пока не дает детей, то, может, в этом есть свой, непонятный, но смысл и не стоит идти наперекор желаниям Б-га? Маша, которая до 34 лет пыталась (безуспешно) завести с мужем детей и усыновившая наконец-то таки Нюту - сошла с ума (в прямом смысле, повредилась рассудком), и свела ее с ума эта девочка, которая всем казалась такой хрупенькой, такой беззащитной, а дьявольской силе, заключавшейся в ее душе, никто так и не заметил.
"Что за голос звучал в Тебе вышний, что Ты в своих окликах слышала? Кто звал тебя. "
Книга-настроение, книга-атмосфера, книга-загадка, она ведь вся по сути собрание воспоминаниях - время в ней словно остановилось и идет в обратном направлении. Туда, к истокам.
А странный (опять эта мистика) финал словно уверяет нас в неотвратимости (и необратимости) всего на свете.
"Зеркало завораживает нас не потому, что в нем мы видим себя, а потому, что в него мы видим нашего неведомого двойника, наше мистическое alter ego. С которым соединиться не можем"
Новый мистический роман Дины Рубиной «Почерк Леонардо» – история человека, который не хотел быть демиургом. История женщины, которая с великолепной брезгливостью отвергает дар небес.
Перейти на страницу:Лине Никольской – воздушному канатоходцу
И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до восхода зари.
Итак, пусть никто не ожидает, что мы будем что-либо говорить об ангелах.[1]
Бенедикт Спиноза. О человеческой душе
Леворукость имеет атавистический и дегенеративный характер… Нередко встречается у сумасшедших, преступников и, наконец, у гениев.[2]
Звонок был настырным, долгим, как паровозный гудок: межгород.
Телефон стоял в прихожей под большим овальным зеркалом, и когда звонила мужнина родня, Маше казалось, что зеркало сотрясается, как от проходящего поезда, и вот-вот упадет.
Казенный плоский голос: ждите, Мариуполь на проводе. По голосам их, что ли, на работу принимают?
Звонила Тамара, двоюродная сестра мужа.
Обычно она поздравляла с Новым годом или сообщала о смерти очередной тетки – у Анатолия в Мариуполе был целый хоровод престарелой родни.
Маша хотела сразу же передать ему трубку, но Тамара сказала:
– Постой-ка, Маш, я ведь именно что к тебе…
И смущенной скороговоркой сообщила, что после неудачной операции аппендицита в Ейске померла племянница тети Лиды. Вот.
– Это какой же тети Лиды?
– Да видала ты ее, и племянницу видала на моей свадьбе. Тетя Лида-покойница, она не нам приходится родней, а со стороны…
Ну, пошло-поехало… Короче, с той, другой стороны, не мариупольской, а ейской.
Маша давно уже оставила многолетние попытки запомнить все родственные связи изобильной мужниной родни.
– …и, слышь, племянница-то померла, но от нее осталась девчоночка трех лет.
А то, явно волнуясь, торопливо рассказывала Тамара, что эту девочку никто из ихней родни брать не хочет, хотя родня очень даж зажиточная: двоюродная сестра покойницы сама зубной техник, дом – полная чаша…
Живые с покойниками в той родне дружно шагали рука об руку из рода в род, весело перекликаясь и переругиваясь, доспоривая, допевая песню и допивая шкалик.
Странно, что никто из той родни так-таки и не хочет взять этого ребенка.
Маша стиснула зубы. Не горячись, сказала она себе, никто не собирался тебя обидеть, никому дела нет до твоей боли.
– Томка… – наконец сказала она спокойно. – Ты мне все это зачем говоришь?
Та замялась. В трубке шумел равнодушный прибой чьих-то гулких голосов, и Маша вдруг поняла, что ради этого разговора Тамара явилась на телеграф, выстояла очередь к кабине…
– Ну, может, вы подумаете, Маш… – словно бы извиняясь, проговорила та. – Все же у вас детей нет, может, это шанс? Как ни крути, а тебе уже… тридцать шесть?
– Тридцать четыре, – оборвала Маша. – И я надежды не теряю. Я лечусь.
– Ну, как знаешь… – Тамара сразу сникла, потеряла интерес к разговору. – Так ты и телефона не запишешь, бабы этой, дантистки? На всякий случай?
И Маша зачем-то записала, чтобы не обижать Томку, – ведь хорошего хочет, дурында этакая.
Все у них просто, у этих мариупольских коров с полными выменами…
Она опустила трубку и подняла голову. Из овального, в резной черной раме зеркала на нее внимательно смотрела еще молодая женщина с подвижным, усыпанным обаятельной веснушчатой крупкой лицом. За спиной у нее, в проеме открытой в спальню двери виден был отдыхающий после дежурства муж. Его босая ступня покачивалась маятником в такт то ли мыслям, то ли мотивчику, напеваемому беззвучно. Лицо заслонено ставнем раскрытой книжки, название и автор опрокинуты в зеркалье – прочесть невозможно.
Далее перспектива зеркала являла окно, где тревожно металась на ветру усыпанная белыми «свечками» крона киевского каштана. А выше и глубже поднималась голубизна небесной пустоты, то есть отражение сливалось со своим производным, истаивало в небытии…
Вдруг ее испугало это.
Что? – спросила она себя, прислушиваясь к невнятному, но очень острому страху. Что со мной? Этот страх перед услужливо распахнутой бездной – почему он связан с привычным отражением в домашнем зеркале?
Всю ночь Маша не спала, дважды поднималась накапать себе валерьянки. Толя молчал, хотя она слышала, что и он ворочался до рассвета.
Ровно год назад у них после многолетних медицинских мытарств родился крупный, красивый мертвый мальчик.
Наутро после разговора с Мариуполем Маша дождалась, когда за мужем захлопнется входная дверь, и набрала номер телефона этой странной женщины, которая не могла или не хотела пригреть племянницу-сиротку.
И все сложилось: и дозвонилась быстро, и женщина оказалась на месте, и слышно было фантастически ясно. И разговор произошел мгновенный, отрывистый и исчерпывающий, словно судьба торопилась пролистнуть страницу с незначительным текстом.
Выслушав первую же Машину фразу, та сказала:
– Вы эту девочку не возьмете. Она невообразимо худа.
– Что это значит? – спросила Маша. – Она больна?
– Говорю вам, вы эту девочку не возьмете. Вы просто испугаетесь.
– А… где она сейчас? Кто за ней смотрит?
– Там соседка душевная, с покойной Ритой дружила. Она хлопочет насчет… определить девочку… в учреждение.
– Адрес! – тяжело дыша, сказала Маша. Та продиктовала.
Маша молча опустила трубку.
Днем Толя позвонил из госпиталя, сказал, что есть два билета на Райкина, – пойдем?
– Что-то не хочется…
И весь вечер была сама не своя. Зачем-то села перебирать документы. Тихо сидела, задумчиво, как пасьянс, раскладывая аттестаты зрелости, дипломы, свидетельство о браке. Письма, которые писал ей Толя еще студентом Военной медицинской академии.
Перед сном он вышел из ванной, посмотрел на жену, зябко ссутуленную над цветными картонками документов, подобравшую под стул ноги в мягких тапочках. Маша подняла голову, улыбнулась виновато.
Он вздохнул и сказал:
– Ну, поезжай, разберись… Тебе ее воспитывать.
До Ейска Маша добралась на поезде удобно, с одной всего пересадкой, но когда разыскала нужный адрес по Шоссейной улице, оказалось, что девочка уехала с детским домом на летнюю дачу.
Пристроила ее та самая душевная соседка Шура, она из года в год работала хлеборезчицей на летних детдомовских дачах. Да ты сама посуди: неуж не выгодно: и харчи казенные, и воздух морской, и получка цельная остается. Все это Маша выяснила за десять минут у двух старух, словоохотливых обитательниц вечной околоподъездной лавочки.
– Шура-то прям извелася вся, испереживалася: не есть ребенок, хоть ты тресни, будто ее на ключ замкнули. Може, там, с детьми отойдеть? А то как бы не истаяла вовсе…
Читайте также: